Читать «Дунаевский — красный Моцарт» онлайн - страница 277
Дмитрий Минченок
Началась весёлая эпоха Горбачёва. В квартире Дунаевского в восьмидесятых годах на просмотр знаменитых мюзиклов по видео начали собираться после репетиций и спектаклей Олег Ефремов, Анастасия Вертинская, Борис Эйфман. Мир приближался к столетию композитора. Как-то незаметно песни Дунаевского перешли в разряд народных. Уже никто не удивлялся тому, что из семи нот можно соткать такие музыкальные узоры. Большой стиль музыкальной эпохи конденсировался в музеях. Но Исааку Дунаевскому нет до этого никакого дела. Он по-прежнему сочиняет свои пленительные мелодии, сидя на алмазном стульчике высоко над землёй. Всё происходит так, как предсказывал любимый дядя Самуил…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
[Послесловие написано для издания:
Я не критик-рецензент, не полемист, не специалист в области слова и никогда не осмелился бы выступить со своим послесловием к этой книге, если бы не одно существенное "но": человек, о котором в ней рассказывается, — мой отец. Оставаясь приверженцем принципа полной творческой свободы, разделяя взгляды молодого, талантливого автора Дмитрия Минченка, я проникся его желанием сделать книгу не только рассказом, повествующим в хронологическом порядке о событиях тех далёких дней, но и правдивым, без прикрас человеческим документом. Использовать малоизвестные архивные материалы, письма, фотографии обязывала не только сама жизнь, неумолимо, час за часом, день за днём отсчитывающая лимит отпущенного времени, но и святая сыновняя обязанность не допустить забвения того, что осталось, как говорят, "за кадром".
За многие годы, пролетевшие после смерти композитора в 1955 году, сменилось не одно поколение людей, преобразились жизнь, страна, другим стало отношение к тем или иным событиям, к тем или иным личностям. Что воспевалось раньше, предаётся анафеме, что было хорошо тогда — сейчас стало ненужным. Отец жил в тяжёлое и в то же время счастливое и светлое время. Оно было детством, юностью, молодостью того поколения, к которому принадлежал мой отец. Его современники кипели энтузиазмом и смело смотрели в солнечное завтра. Но оно было и глубоко трагичным, так как надежды разбивались о чудовищные деяния культа личности.
В предреволюционные годы, в середине двадцатых некоторые деятели искусств, в том числе и А. Блок, ещё верили в очистительную миссию революции, видели в ней стихийную силу, сметающую всё на своём пути, в том числе затхлость и застой буржуазной обывательщины и мещанской морали. Мой отец в двадцатые годы мог сообщить в письме, что "его очень интересует такая вещь, как джаз-банд", что он "упивается работой над партитурой, насыщенной новейшими сложными гармониями", и мог, не боясь, назвать свою работу над ораторией "Коммунисты" "халтурой, которая так только и делается". Но прозрение наступило быстро, все иллюзии развеялись. Началось генеральное наступление пролетарских ассоциаций, созданных по указанию свыше, на культуру и искусство. Это делалось под знамёнами пролетарской и партийной идеологии. Художник мог быть ошельмован, сослан, расстрелян только за то, что его музыка, картина, поэма или пьеса не вписывались в идеологическое понимание вождя. "Кремлёвский горец" начинал формулировать свой пресловутый метод соцреализма.
