Читать «Заложник должен молчать» онлайн - страница 89
Анатолий Гончар
В этот момент от ручья длинно-длинно заработал автомат Калашникова, очередь оказавшихся трассирующими пуль красным росчерком прошлась по позициям противника. А следом еще одна, и еще…
Все-таки стрелявший трассерами выручил меня здорово; он хоть и не попал в целившегося в меня гада, но заставил того выстрелить и отпрыгнуть за дерево, где его снял наш снайпер. Так что я был временно жив и, воспользовавшись моментом, уперся обеими руками в грунт, попробовав вытянуть хотя бы одну ногу. Бесполезно. Плюнув на столь бесцельное занятие, я стащил с плеча автомат и, сжавшись в комок настолько, насколько это было возможно, открыл огонь по оставшимся в живых боевикам. То, чем они мне ответили, назвать сопротивлением было уже нельзя. Беспорядочная стрельба, агония… Мы еще какое-то время постреляли, и, возможно, если бы не быстро сгущающиеся сумерки, живым из боевиков не ушел бы никто. А так, стрельба закончилась сама собой. Еще хрустели подрубленные пулями ветки, еще обжигали стволы автоматов, а я уже в почти полной безмятежности откапывал собственные ноги. Вот только в какой-то момент мне показалось, что у дверей сарая промелькнула бесшумная тень, и даже потянулся к оружию, но потом засомневался, подумав, что это скользнула над землей охотившаяся на мышей сова, и отложил автомат в сторону. Бой закончился, теперь следовало собраться вместе и, дождавшись утра, найти среди убитых боевиков их рыжего командира. В конце концов, освободив после длительных мытарств свои ноги, я лег за образовавшуюся в процессе обвала насыпь и, вытащив из разгрузки ракету, свинтил защитную крышку – следовало хоть как-то обозначить собственное присутствие.
Лечо очнулся, когда почти стемнело. Ужасно хотелось пить, так, словно весь день его жгло на солнце. Горло ссохлось, а на язык, казалось, налип толстый слой ваты. Гакаев попробовал коснуться им губ, но едва-едва сдвинул его с места. Приложив усилие, он все же коснулся зубов, но ничего не почувствовал. Тогда Лечо поднял руку, дотронулся до губ тыльной стороной ладони и провел ею справа налево. По коже словно прошлись крупной наждачной бумагой. Гакаев попробовал повернуться на бок, но от внезапно ожившей в ногах боли его едва не вырвало. Тогда он потянулся рукой к нагрудному карману и нащупал давно припасенное обезболивающее – промедол. Ткнув иглой прямо через штанину, он отбросил в сторону уже бесполезный тюбик и с глухим стоном откинулся на спину. Пребывая в неподвижности, прислушался: со стороны хребтов еще звучали выстрелы. Но несложно было понять, что стрелявшие скорее пугали, чем действительно в темноте рассчитывали поразить какие-либо цели. Боль слегка отпустила, но жажда стала невыносимой. Тогда Лечо зачерпнул ладонью воду из лужи, в которой лежал, и поднес к лицу. Вода показалась обжигающе холодной и неимоверно вкусной. Пить захотелось еще больше, но теперь Лечо знал, где ее взять, – он черпал воду ладонью и, поднося к лицу, опрокидывал ее в рот. Вода растекалась по лицу, по подбородку, лишь малые крохи ее достигали цели, и черпать пришлось до бесконечности. Наконец Гакаев почувствовал, что жажда начала отступать, и вдруг понял, что оставаться в том же месте, где он сейчас лежит, нельзя. Из тишины, стоявшей здесь, внизу, не трудно было сделать вывод, что все остальные моджахеды либо убиты, либо ушли, посчитав его за мертвого и бросив на растерзание русским. От начавшей душить обиды на глазах боевика появились слезы, но он тут же взял себя в руки и зашарил рукой по сторонам в поисках оружия. Ему повезло – ствол обнаружился почти сразу. Положив автомат на грудь, Лечо попробовал пошевелить ногами, но, ощутив новую порцию боли, не заглушенную даже обезболивающим уколом, понял, что на ноги можно не рассчитывать.
