Читать «Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы» онлайн - страница 11

— Это был мальчик, посланный мне вместо умершего в награду за то, что я преклонился перед Законом, вон там. — Он показал в сторону музея. — Он пришел ко мне, чтобы указать потерянный мною путь. Он привел меня в Дом Чудес и своими речами ободрил меня так, что я решился разговаривать с хранителем священных изображений и стал смелее и сильнее. А когда я изнемогал от голода, он просил за меня милостыню, как делает это ученик для учителя. Внезапно он был послан мне. Внезапно ушел. Я намеревался учить его Закону по дороге в Бенарес.

Ким остановился в изумлении при этих словах, потому что он подслушал разговор в музее и теперь узнал, что старик говорил правду, что редко случается, когда туземец входит в сношения с чужестранцами.

— Но теперь я вижу, что он был послан мне с известной целью. Поэтому я знаю, что найду реку, которую ищу.

— Реку Стрелы? — сказал Ким со знающим видом.

— Неужели это еще один посланец? — вскрикнул лама. — Никому не говорил я о моих поисках, кроме хранителя изображений. Кто ты?

— Твой ученик, — просто сказал Ким, сидя на корточках. — В жизни не видел никого похожего на тебя. Я пойду с тобой в Бенарес. И я думаю, что такой старик, как ты, говорящий правду всякому встречному в сумерки, очень нуждается в ученике.

— Но Река — Река Стрелы?

— О, я слышал, как ты говорил это англичанину. Я лежал у дверей.

Лама вздохнул.

— Я думал, что ты проводник, ниспосланный мне. Такие вещи случаются иногда, но я недостоин. Так ты не знаешь реки?

— Не знаю. — Ким смущенно рассмеялся. — Я иду искать быка — Красного Быка на зеленом поле, который поможет мне.

У Кима, как у всякого мальчика, когда он слышал чей-нибудь план, являлся свой собственный; и, как ребенок, он иногда раздумывал целых двадцать минут о пророчестве отца.

— В чем, дитя мое? — спросил лама.

— Бог знает в чем, отец так говорил мне. Я слышал, как ты говорил в Доме Чудес о всех этих новых странных местах в горах, и если такой старый и безобидный, так привыкший говорить правду может идти ради такой мелочи, как река, мне показалось, что и я должен пуститься в путь. Если нам суждено найти эти вещи, мы найдем их, ты — свою реку, а я — моего быка, высокие колонны и какие-то еще вещи, о которых я позабыл.

— Я хотел бы освободиться от Колеса Всего Сущего, а не искать колонны, — сказал лама.

— Это все равно. Может быть меня сделают царем, — сказал Ким, невозмутимо готовый ко всему.

— Я научу тебя в пути другим и лучшим стремлениям, — властным голосом проговорил лама. — Пойдем в Бенарес.

— Не ночью. Воры бродят повсюду. Дождись дня.

— Но нам негде спать. — Старик привык к правилам своего монастыря, и хотя спал на земле согласно уставу, но предпочитал устраиваться прилично.

— Мы найдем хорошее помещение в Кашмирском караван-сарае, — сказал Ким, смеясь над смущением старика. — У меня есть там приятель. Идем.

Жаркие, заполненные народом базары горели огнями, когда они пробирались среди представителей всех народов Верхней Индии. Лама двигался, словно во сне. Он в первый раз попал в большой промышленный город, и набитый людьми трамвай с визжащими тормозами пугал его. То подталкиваемый, то увлекаемый толпой он добрался до высоких ворот караван-сарая — громадной, открытой площади напротив железнодорожной станции, окруженной монастырями с арками, на которой останавливаются караваны верблюдов и лошадей, возвращающихся из Центральной Азии. Тут были представители населения северной части Индии; они ухаживали за привязанными лошадьми и коленопреклоненными верблюдами, накладывали и снимали тюки и узлы, накачивали воду для ужина из колодца, подкладывали кучи травы громко ржавшим жеребцам со свирепыми глазами, отгоняли угрюмых собак, пришедших с караванами, платили погонщикам верблюдов, нанимали новых слуг, ругались, кричали, рассуждали, торговались на набитой битком площади. Монастыри, ко входу в которые вели по три-четыре каменных ступеньки, представляли собой спасительную гавань вокруг этого бушующего моря. Большинство их было отдано в аренду торговцам. Пространство между колоннами было заложено кирпичами или отделано под комнаты, охранявшиеся тяжелыми железными дверями и громоздкими туземными висячими замками. Запертые двери указывали на отсутствие владельца, а грубые — иногда очень грубые — каракули мелом или краской сообщали, куда он отправился. Например: «Лутуф Улла отправился в Курдистан». Внизу грубые стихи: «О, Аллах, позволяющий вшам жить в одежде Кабульца, зачем дозволил ты жить так долго этой вше, Лутуфу?»