Читать «Мадам танцует босая» онлайн - страница 168

Летом, продавая студию, он продал и квартиру в Кривоколенном, а вместе с ней все движимое имущество. Среди прочего — два знаменитых на всю Москву авто — василькового и алого цвета. И вот теперь нынешний владелец авто — писал адвокат — обнаружил под задним сиденьем, там, где помещается обыкновенно ящик с инструментами, кожаный женский ридикюль с ворохом бумаг. На дне валялась карточка поверенного. Так ридикюль попал к нему. Он взял на себя смелость разобрать бумаги. Ожогин остановился. Он не хотел знать, какие бумаги хранила Лара в своем тайном ридикюле.

Он сидел у стола, подперев лоб рукой. Желтый блин от настольной лампы высвечивал кусок сукна, и Ожогин думал о том, что все вокруг тонет во тьме — все тайна. Он знал, что Лара не любила его, но изменяла ли? Наверное. Он запрещал себе думать об этом. Где-то в глубине души, на самом потаенном донышке, лежал камень. Это было то тяжелое, запретное — почти непереносимое, — от чего он всю жизнь прятался и что не желал и не смел выпускать наружу. Выпустишь — и все этим камнем разобьешь.

Ожогин пробежал глазами еще несколько строчек письма. Так и есть. Корочки чековой книжки с проставленными Лариной рукой крупными суммами. Записки и письма от некоего господина… Ожогин не стал читать имя. Все. Решено. Он не поедет в Москву. Он напишет поверенному, чтобы тот абонировал ячейку в банке и поместил ридикюль туда. До лучших времен. Лучших? Когда они наступят, лучшие времена, если прошлое до сих пор держит за глотку?

Ожогин закрыл глаза. Он не ожидал, что еще одна встреча с Ларой дастся ему так тяжело. Он думал — все прошло. Однако он должен признаться, что неутоленное, страстное, горькое чувство осталось. Его жизнь с Ларой была полна недосказанностей. Он боялся задавать прямые вопросы. Боялся получить прямые ответы. Вот что держит — неизвестность. Сейчас появился шанс покончить с неизвестностью, а значит, с прошлым. Решено. Он едет в Москву.

И вот стучат вагонные колеса. В голове стучит от крепкого чая. И стучит, стучит, стучит дурацкое сердце.

В Москве он, не заезжая в гостиницу, поехал к поверенному. Стояли морозы, и в легком своем крымском пальто он так продрог, что неожиданно разозлился на самого себя. И хоть ни в чем себя не обвинял и даже не задумался о причине злости, но был так зол, что не удержался и выругался шепотом, чтобы не услышал шофер таксомотора.

Ридикюль грубой коричневой кожи стоял посреди письменного стола. Полумрак скрывал детали, но Ожогин был уверен, что раньше ридикюля не видел. Не было у Лары таких простецких вещиц. Обходительный адвокат, суетясь, усаживал его в кресла, предлагал коньяк. Пришлось пригубить. Он мечтал взять ридикюль и как можно скорее очутиться одному в гостиничном номере, но адвокат все рассказывал и рассказывал то, что Ожогину уже было известно из письма, и надо было сидеть смирно и слушать. Дверь в соседнюю комнату распахнулась, оттуда хлынул свет, и в кабинет вбежала маленькая дочка поверенного — в розовом платьице, розовых бантах, сама как клубничный леденчик. Она кинулась к отцу, тот подхватил ее, подбросил, прижал к себе, и она спрятала у него на груди смущенное личико. В гостиной горела большая хрустальная люстра, кто-то пробегал быстрыми пальцами по клавиатуре рояля, раздавались обрывки разговора, смех, и Ожогин с удивлением подумал, что вот, мол, бывает же у кого-то все так просто, ясно, светло. Неужели лишь его жизнь состоит из одних вопросительных знаков, многоточий, запятых? А ведь он думал, что окончательно похоронил Лару.