Читать «Рос и я» онлайн - страница 28

…Ночь я не спал. Утром решился, опоздав, прокорпев над бумагой всю ночь, не раздеваясь, еще разгоряченный, отчужденный, злой и гордый, я пришел к середине дня и просто пошел к ней навстречу, глядя — не глядя, не торопясь, видел: она дрожала, смотрела не отрываясь на меня, умоляя, прося, соглашаясь, моя рабыня; я протянул ей свернутую в трубочку рукопись, одну, больше не надо, я был Автором, я парил: она задрожала, сникла, протянула руку, взяла, трепеща всем телом… Я знал, что убил ее, — это конец, я не обернулся.

Назад я летел как на крыльях.

Альбом уездной барышни

Воспоминание

Рос, как любил я тебя, но страннейшей любовью, Не рассудочной, нет, и не купленной кровью. Но я просто метался по табору улицы темной В рессорной карете с невестой, сестрою приемной. И в такие минуты мне воздух не кажется карим, И мне шепчет она: «Не теперь и не здесь, ну прошу тебя, барин», И отмечена ты средь подруг; и скрипели полозья. И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым. С чего мне начать? Все трепещет, качается, воздух дрожит от сравнений. И вишневый твой рот привлекает меня преступленьем. Я в тебе, как в аду. Рос моя, ты — отчизна, боль и страданье, И назначено, знаю, с тобой нам за гробом свиданье; Ведь любили мы оба друг друга преступно и долго, Забыв обо всем, обо всех, о параграфах долга. И кривила ты губы презрительно, мерзко, отвратно, Понимая себя и меня совершенно превратно. Ты Сибирью и степью меня измотала, подруга, От тебя не сбежать, не достигнуть тебя — квадратура ты круга. Ожерелье твое, словно год одна тысяча девятьсот пятый. Слишком поздно, сказала ты, поздно идти на попятный…

* * *

Как я любил ее в первые дни, Только что девочка, только с постели. Нукеры ею едва овладели, Руки неловкость не превозмогли. Озолотите ее, осчастливьте, И не смигнет, но стыдливая скромница Вам до скончания века запомнится, Как путешествие первое Фихте. Пятна ленивые, без суетни, Медленно переливаясь на теле, Перебежали подол простыни, Виснут серебряной канителью. Как я любил ее в первые дни, Слуги, как кошку, ее принесли, Руки искусаны, слезы и стыд, Только наутро стыд был забыт. Рос, моя Рос, ведь мы не одни. Только фонарщик потушит огни. Это волнующаяся актриса С самыми близкими в день бенефиса. Как я любил ее в первые дни!

Знаки припоминания

Германн: Идя по кромке впадины морской, так хочется порою умереть, накрыться колпаком, то бишь волной пухового небытия, и впредь потоком светоносной пыли через трубу лететь, сверкая чешуей. Евгений: Как ангел латами, сухой, как вереск, засушенный в коробочке резной с небесным сводом цвета промокашки, с олеографией — обоями на стенках картонной жизни. Германн: Мелкие промашки, запечатленные в сюжетных сценках: архангел Михаил с тупым копьем, в трусах семейных, словно первоконник, азартно на копье-шампур живьем насаживает очередь, как… Евгений: Комик, как иллюзионист… Германн:…Но занесло опять скандальное воображение, я просто собирался умереть, представив заграницу с нетерпеньем… Владимир: Вполне земным: возможно, эта твердь имеет корочку подтаявшего снега с глубокими следами башмаков, прошедших ранее, тенями с неба, покоя хлопьями, замутнены и запотели линзы окуляров простого зрения, и не видны расстроенные контуры футляров, в утробе сохраняющих привычку протертого до дыр употребленья обычных слов — словесную отмычку — хрустальный ключ простого заблужденья… Евгений: Мол, книгу написал и буду счастлив, как циркулем очерченная точка, и дырочка проколота с участьем чертежника-любителя, и срочно наверчены упрямые круги геометрического адоразделенья — ступенечки у лестницы, слуги греховного, по сути, вычисленья… Германн: Ах, да, ведь я собрался умирать, масштаб дыхания колючим комом застрянет в горле — вольно представлять причину нетерпения — объемом, усталостью расстроенной души газообразной, в сущности, и данной почти насильно. Алеша: Может быть, в тиши полуночной меня влечет свиданье с резным Исусом, выкрашенным охрой, с стеклянными сосульками волос, с улыбочкой, вогнутой и мокрой, с кокетливым букетом белых роз, зажатым в правой ручке… Онегин: Может быть, меня зовут лагуны и ходы неизъяснимые, в которых плыть, покачиваясь на волне воды подледной, — удовольствие немое, качели между тонко-плоским низом и темным верхом… Евгений ^{(смеется):} Щедро-расписное, лубочное существование с визой бессрочной — безымянная насмешка над тайным ожиданием предела загоризонтного, нелепа спешка, нелепы сборы, подготовка тела, законсервированного мирской заботой… Германн: Но мучительно терпеть, идя по кромке впадины морской, так хочется порою умереть.