Читать «Цицерон» онлайн - страница 212

Одинокий боец

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

А. С. Пушкин

Или, по-вашему, это бесплодное и презренное времяпрепровождение — странствовать по миру, чуждаясь его веселья и взбираясь по крутизнам, по которым доблесть восходит к обители бессмертия… Я — рыцарь… и рыцарем умру. Одни шествуют по широкому полю надутого честолюбия, другие идут путем низкой и рабьей угодливости… Я же, ведомый своей звездой, иду узкой тропой странствующего рыцарства, ради которого я презрел житейские блага… Я вступался за униженных, выпрямлял кривду, карал дерзость.

Мигель де Сервантес. Дон Кихот

Если бы в Риме были святые, первое место в их сонме несомненно занял бы Катон. Канонизация его началась стихийно. Напрасно правительство пыталось выкорчевать эту веру. Она только пышнее расцветала от гонений. И, как часто бывает со святыми, культ его начался там, где он погиб, в Утике. То был финикийский город Африки, которому дела не было до того, как будет управляться Рим. Жители его были угодливы и трусливы. И все-таки они, эти робкие финикийцы, рискуя навлечь на себя гнев диктатора, воздвигли памятник его злейшему врагу!

Едва он умер, чуть ли не все знаменитые люди Рима стали писать его жизнеописание, вернее житие. Цезарь был поражен этим стихийным потоком. Но со свойственной ему проницательностью он понял, что надо не репрессировать поклонников нового святого, а попытаться сорвать с его головы нимб. И он написал «Антикатон», двухтомное (!) сочинение против своего врага. Он собрал там все сплетни, все порочащие Катона слухи и изложил их с присущими ему краткостью, искусством и остроумием. Теперь-то слава Катона должна была смешаться с грязью! Увы! Цезарь достиг прямо противоположного результата. Даже друзья диктатора с отвращением отвернулись от этого памфлета (если можно назвать памфлетом многотомную книгу). Плутарх же называет сочинение Цезаря кощунством, таким же бессмысленным, оскорбительным и нелепым, как обвинение Геракла в трусости (Cat. min., 52). Сияние же вокруг великого мученика разгоралось все ярче. Саллюстий, верный клеврет Цезаря, поносит всех республиканцев без разбора, И вот он в конце жизни написал, что в его время люди измельчали, выродились и он не видел никого достойного Древнего Рима. Но среди этих жалких пигмеев, словно гиганты, возвышались два человека — Цезарь и Катон. Цезарь, говорит он, жаждал власти, военной славы; Катон же был велик своей безупречной жизнью, он затмевал всех нравственной красотой. «Он предпочитал быть, а не казаться благородным; поэтому чем меньше он стремился к славе, тем больше она за ним следовала» (Cat., 53–54). Веллей Патеркул, придворный историк императора Тиберия, естественно, говорит о республиканцах очень мало хорошего. Но про Катона он пишет: «Человек, совершенно подобный самой Доблести, духом приближающийся уже не к людям, а к богам… чуждый всех человеческих пороков» (Veil., II, 35). Для Сенеки же Катон уже совсем бог. Вот как он описывает его самоубийство: «Взгляни на Марка Катона, подносящего чистейшие свои руки к святой груди» (Sen. Luc., 67, 13). Он советует друзьям поставить образ Катона в свою духовную божницу, чтобы советоваться с ним в трудную минуту, сверять свои поступки с этим бессмертным идеалом (Ibid., 11, 10; 25, 6). И действительно. В самые страшные годы террора люди, идущие на смерть, находили утешение, вспоминая Катона. Эти люди умирали с его именем на устах; при обыске у них находили бюстики Катона.