Читать «Любезный друг» онлайн - страница 2

Ложь и созданный ею культ в конце концов были развенчаны, но если б и нет, едва ли идея нескончаемого наследования династийного имени показалась бы нашему герою привлекательной. Его уже лет с двенадцати передёргивало от заявлений вроде: «мы, Журбины», «у нас у Лебедевых», «ты ведь Иванов» и т. д. Женя рос один, горячо обожаемый мамой и бабушкой, остро сознавал собственную уникальность и ценил её превыше всего на свете, всякий же коллективизм отторгал, как чужеродный белок.

Позднее, размышляя о своей жизни, он понял: следует сказать спасибо отцу за то, что тот при разводе подчинился требованию жены и исчез с горизонта — иначе Женя рисковал вырасти обыкновеннейшим лоботрясом. Природа наградила его мозгом-компьютером и устроила так, чтобы именно в ответ на заполнение свободных ячеек свежей информацией этот мозг наиболее щедро выбрасывал в кровь эндорфин, серотонин и допамин — и всё же не исключено, что при интеллектуале-отце под боком Женя, войдя в пубертат, из духа противоречия начал бы кичиться невежеством и безвозратно потерял тот драгоценный десяток лет, который, в целом, и сформировал его личность. Весьма, по общему признанию, интересную.

Отца, сестёр, братьев, приятелей маленькому Жене заменили книги и радио. Он как губка впитывал любое знание и к десяти годам успел заслужить прозвище «профессор». Мама и бабушка, переглядываясь и пряча улыбки, сначала удивлялись, что подсказки их малыша неизменно вписываются в кроссворды, но скоро привыкли и стали советоваться с домашней «ходячей энциклопедией» буквально по всем вопросам. Женя находил это естественным. Мужчины, вследствие их недоступности и явной незаменимости (мама с бабушкой оказывались так жалко беспомощны там, где мановением руки налаживал бытие слесарь), рано обрели в его глазах богоподобный статус — а он был мужчина, человек важнее женщин вокруг, и значит, глава семьи.

Столь же естественной представлялась необходимость выучить к окончанию школы минимум два языка и получить образование не хуже отцовского. Женю ждал университет, исторический или, ещё забористей, философский факультет… но что конкретно? Маятник решения не желал останавливаться.

На фестивале молодёжи и студентов будущий полиглот вполне сносно объяснялся с иностранцами на английском и немецком, но был настолько захвачен, взволнован, потрясён самим событием, что забывал гордиться своими лингвистическими успехами — что само по себе доказывало неплохой уровень знаний. После фестиваля, окрылённый (казалось, теперь общению с миром конца не будет), он с удвоенным энтузиазмом взялся за чтение зарубежных авторов в оригинале, любых, каких удавалось найти.

За последние три года в школе, пока выбирал факультет, перечитал гору философской литературы — в том числе, поминутно ныряя в словарь, запрещённого Ницше, которого, плохо осознавая риск, добыл у знакомого букиниста. Заодно постарался конспективно усвоить суть основных мировых религий, без особой охоты, но с пониманием, что они так или иначе воздействовали на сознание тех, к чьим трудам он питал подлинный интерес. На христианстве задержался дольше: по законам психологии именно его догматам полагалось составлять основу коллективного бессознательного окружающих. Да и надо же было выяснить, за что пострадал тёзка из Трапезунда.