Читать «Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий» онлайн - страница 113

Итак, по-русски «интеллектуал» может означать «герметический ученый», эстет, чья недоступность и непонятность «толпе» создает важнейший аспект его творческой идентичности, является его профессиональным кредо. Как не увидеть в этом типичный жест советской интеллигенции, которая отвечала на чувство маргинальности, навязанное ей мачехой-советской властью, тем, что она считала герметическим элитизмом? Как не заметить в поступках несостоявшихся интеллектуалов все тот же пафос идеологии профессионализма, роднящий самых крайних постмодернистов с самыми дотошными филологами-классиками?

Отдадим должное несостоявшимся российским интеллектуалам — их аутизм значительно опередил в своем развитии аутизм французских коллег, которым сравнительно недавно начали пророчить будущее эксперта. Проект создания российских интеллектуалов обозначил логический предел того напряжения, которое всегда неизбежно существует между элитизмом и демократизмом творчества, жестом отрицания публики: ведь газетная полоса оставляет мало места «искусству ради искусства».

Помимо отрицания публики, другая трудность на пути вживания этого понятия в российский контекст заключается в глубокой разобщенности разных сфер общественной и культурной жизни. Политика, университет, мир «изящных искусств» изолированы, поскольку у них отсуствует общее пространство диалога.

«В Москве художники не ходят на концерты, музыканты не ходят в театр, и среды живут совершенно разными жизнями, не встречаясь давно. То же самое и в интеллектуальной среде — все рассыпалось и рассредоточилось. <…> Ирина Прохорова — человек с героическим темпераментом — она все время предпринимает попытки сводить людей из разных интеллектуальных зон, и это не удается»,

— характеризует ситуацию Андрей Зорин.

Не случайно все привлеченные к работе в СМИ интеллектуалы-участники эксперимента оказались либо искусствоведами, либо художественными критиками, либо поэтами: они подбирались для отдела «культуры», в которую, конечно, попадает искусство, поэзия и музыка, но уж никак не история, филология или философия. И тем более никому не пришло бы в голову просить поэта или художника высказываться о политике.

И все-таки даже кратковременный эксперимент по выведению герметических интеллектуалов оказался бы немыслим, если бы понятие «интеллектуал» в своей российской версии не имело бы и другого, противоположного смысла. Его легко обнаружить в представлениях о том, каким, по мнению российских коллег, продолжает и по сей день оставаться французский интеллектуал и каково его место во французском обществе.