Читать «Таганский дневник. Кн. 1» онлайн - страница 9

Надо написать о наших артистах. Как бы там ни было, каждый живет, работает, старается и достоин внимания.

1966

29 января 1966

Последний аншлаг Мордвинова. Умер артист.

Великий артист и замечательный человек. Глыба, русский витязь сцены, гладиатор. Его голос, его интонации, пленительные и берущие сердце в плен. Не выдержало сердце. Инфаркт. Разрыв… и все, его нет. Но он жив, как легенда. Легенда. Его имя — синоним доброты, великодушия, скромности необычайной, цельности и достоинства. Он не любил быстрого успеха и относился всегда к нему с недоверием. Превыше всего и за главное он почитал в актерском ремесле — труд, труд каждодневный, до конца, при наличии, разумеется, данных. Я помню, как он сказал мне на спектакле «Ленинградский проспект»:

— Зайдите ко мне в перерыве. Потолковать надо.

Как истинный талант, он излучал силу, свет и заражал артистов неуемной жаждой сценичного существования. Его присутствие подтягивало всех, все старались, рядом с ним невозможно было работать в полноги, не искренне, не затрагиваясь. Он лежит в гробу на сцене, которой отдал жизнь. Вокруг черный бархат, тихо, неизвестно откуда течет музыка. Театр набит до отказа, артиста провожают в последний путь. Огромная толпа у театра, люди ждут на морозе отдать последний поклон любимому артисту, народному.

В «Пакете» — монолог с Зыковым… я старался быть похожим на Мордвинова. И я часто ловлю себя на том, что подражаю ему, так велико было его влияние на окружающих. Земля тебе пухом, великий артист. Вечная память. Аминь!

18 марта 1966

Месяц назад ушли от Рашели. Поселились на Автозаводской, но живем, вообще, у матери. Мне это не нравится, хочу жить самостоятельно, хотя здесь на всем готовом. Выбился из какой-то налаживаемой уже системы, целый месяц не писал, каждый день помышляя, но сейчас снова начну заполнять эту тетрадку с остервенением.

Подписал договор с Минском на 7 месяцев, а мать пишет слезами, скучает и самому невозможно… И не знаю, что придумать, а деньги нужны — кооператив… Зову отца в Москву, но что-то не внемлют голосу зовущего, то ли денег нет, то ли Ольгушу и хозяйство не знают на кого пристроит. Да и роль задумывается симпатично. Костя — наш Мьшкин, русский тип, (скрипка, заря, тростник). Еще не знаю, какой он, но люблю нежно, так люблю, что даже боюсь играть.

Венька ругает А. Цветаеву, говорит: «Маразм дикий…», а мне нравится, по-моему, очень здорово написано и пахнет Русью, но не тележной, а Русью лучших ее представителей из интеллигентов. Напоминает Бунина. А моя матушка пишет, как граф Толстой, предложениями большими, развернутыми, иногда на полстраницы, но читается легко, и звучит музыка, и похоже на красивую русскую сказку.

Вознесенскому нравится мой свитер черно-синий, работы известной русской киноактрисы Шацкой. Просит продать — свитера — его страсть. Если получит Ленинскую премию — подарю.

В поезде: парень едет с севера, побывал у «хозяина», работал. Угощал водкой, но я не стал, сказал, что водку не пью, «душа, дескать, не принимает, вот, мол, если бы шампанское». Поезд двинулся, я побежал в ресторан, купил шампанское, сыру, прихожу, мой попутчик спит… Пришлось опорожнить в одиночестве, капельку оставил на прощание.