Читать «Совсем другое небо (сборник)» онлайн - страница 56

Уршуля мысленно попросила прощения у неба за свой маленький бунт, единственный в ее убогой жизни, когда она, будучи в церкви, послала всех к чертям, потому что тогда ей показалось, что никто им не поможет, если они не помогут себе сами. Сердце под нахлынувшим водопадом щемящего страха за мужа и детей принудило ее к смирению. Ведь они — единственное, что есть у нее на белом свете. К тому же она обыкновенная женщина и мать, и от страха за них у нее шевелились волосы на голове. Да, она боится. Страх она получила как наследство, еще в колыбели. И потом в своей жизни каждый шаг, мысль, чувство, задумку и решение она взвешивала в своеобразной меняльной конторе ценностей, определенной ей кем-то уже при рождении. Она вела по зернышкам счет гороху, чечевице и фасоли. Картофель, перловку, рис и смалец отвешивала граммами, молоко отмеряла струйками, сливки — каплями, а хлеб — тощими ломтиками. Она знала, что у нее в хозяйстве было шесть овечек с теплыми и влажными мордами, коза да еще поросенок, которого она держала незаконно, и больше ничего. Она всегда осмотрительно отмеряла все, следила за расходом всех продуктов и еще более осмотрительно делала это сейчас, когда от этого зависело, голодать им или не голодать, быть или не быть.

— Мама, я готов, — прервал Михал нить Уршулиных размышлений.

И хотя она воспринимала уход сына как поддержку в ее беспомощности и бессилии, однако, услышав сейчас его голос, вдруг выпрямилась в великом страхе и, затаив дыхание, искала каких-то еще не высказанных слов. Но нашла только одно:

— Мишко, Михалечек! — Но Михал посуровел: он хотел по-мужски закончить прощание, которое мать напрасно затягивала. — Мишко! — повторила она вновь и вдруг увидела, какой он еще маленький. Никогда она не видела его таким маленьким. — Прошу тебя, прошу тебя во имя всего… Помни…

— Знаю, знаю, а вы, главное, не забудьте, что надо говорить, ежели придет кто вынюхивать либо шарить, кто бы он ни был — Терек, Липтак или эта ведьма Лацкова.

«Он говорит как мужчина», — отметила про себя Уршуля. От этой мысли у нее потяжелели веки, и она закрыла глаза. В эту горькую минуту Михал оставался для нее все тем же ребенком, и, что бы кто ни говорил, она-то знала, сколько ей нужно мужества, чтобы отпустить его.

Пале, Петр и Марча возвращались через двор с дровами, весело перекликаясь, далекие от всего того, что переживала их мать. Они были такие же, как всегда. Конечно, они знали, что сейчас каждый день в их жизни связан с какими-то трудностями и каждый день крадет у матери улыбку с лица. Они хотели бы быть серьезными, как мать, но не могли удержаться: у них то и дело прорывалось озорство, которое привлекало их как игра.

Уршуля покрыла голову другим платком, который она достала из сундука, и прикрикнула на младших:

— Хоть минуту не вопите! Вся деревня навострит уши, услышав у нас такое веселье.

— Ничего не услышит.

— Куда идет Мишо?

— Брысь под лавку! Вечно вы с вопросами пристаете, чертенята! — И потом, будто ей это только пришло в голову, добавила: — Перебирайте фасоль. Мы ее намочим, будет завтра на обед.