Читать «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы» онлайн - страница 177

Со временем подделка королевской подписи была обнаружена. Б ем ер, ювелир, сразу же назвал остальных участников сделки кардинала де Рогана и мадам де ла Мотт, которые были арестованы и брошены в Бастилию. Ла Мотт подверглась тщательному допросу, и на основании показаний, данных ею против Калиостро, того арестовали вместе с женой и также отправили в Бастилию. Столь скандальная история неизбежно привлекла к себе самое пристальное внимание. Парижане только и говорили что об ожерелье королевы, попутно выдвигая предположения относительно вины или невиновности задержанных. Муж мадам де ла Мотт бежал в Англию. По мнению многих, он забрал ожерелье с собой и со временем избавился от него, распродав небольшими фрагментами разным ювелирам. Но мадам де ла Мотт настойчиво утверждала, что она доверила его Калиостро, который завладел им и разобрал на части, чтобы «пополнить сокровищницу своего огромного и непревзойденного состояния». Она охарактеризовала его следующим образом: «Знахарь, презренный алхимик, мечтательный искатель философского камня, лжепророк, осквернитель истинной веры, самозванный граф Калиостро!» Далее она сказала, что именно он задумал план разорения кардинала де Рогана, что посредством некоего магического воздействия на ее разум он склонил ее к осуществлению его замысла, и что он грабитель, мошенник и колдун.

После того, как обвиняемые по этому делу просидели в Бастилии свыше полугода, процесс начался. Были заслушаны показания свидетелей, и Калиостро, как главный обвиняемый, первым получил возможность высказаться в свою защиту. Его выслушали с напряженнейшим вниманием. Он принял театральную позу и начал свою речь: «Меня притесняют! Меня обвиняют! На меня клевещут! Разве я заслужил сей удел? Я обращаюсь к своей совести и нахожу в ней покой, в коем люди мне отказывают! Я много путешествовал. Меня знают по всей Европе и на значительной части Азии и Африки. Повсюду я был другом тем, кто меня окружал. Мои знания, время и богатство я всегда использовал для облегчения людских страданий. Я изучил медицину и был практикующим врачом, но я никогда не унижал это благороднейшее и утешительнейшее из ремесел никакими торгашескими спекуляциями. Несмотря на то, что я всегда только давал и никогда ничего и ни от кого не принимал, я сохранил свою независимость. Я был настолько щепетилен в этом вопросе, что не принимал услуги даже от королей. Я безвозмездно раздавал лекарства и советы богатым, бедные получали от меня и лекарства, и деньги. Я никогда не влезал в долги, а мои манеры чисты и не испорчены.» После гораздо более многочисленных самовосхвалений в том же духе он обратил внимание аудитории на те великие страдания, которые перенес, будучи в течение столь многих месяцев разлученным со своей ни в чем не повинной и любящей женой, которая, как ему дали понять, была заточена в Бастилию и, возможно, прикована цепью к стене сырой темницы. Он настойчиво отрицал, что ожерелье находится у него и что он его когда-либо видел. Чтобы защитить себя от слухов и обвинений, инспирированных, возможно, его собственной скрытностью в отношении своей предыдущей жизни, он выразил готовность удовлетворить любопытство публики и представить на ее рассмотрение ясный и полный отчет о перипетиях своей судьбы. Далее он рассказал романтичную и неправдоподобную историю, которая никого не обманула. Он сказал, что не знает ни места своего рождения, ни имен своих родителей, а раннее детство провел в Медине, в Аравии, и воспитывался под именем Ахарат. Он жил во дворце великого муфтия, имея трех слуг и наставника по имени Алтотас. Сей Алтотас не чаял в нем души и рассказал ему, что его мать и отец, которые были христианами и дворянами, умерли, когда ему было три месяца, оставив его на попечение муфтия. Он так никогда и не узнал их имена, ибо каждый раз, когда он задавал Алтотасу этот вопрос, тот отвечал, что ему опасно об этом знать. Несколько неосторожных фраз, оброненных наставником, дали ему повод считать их мальтийцами. В возрасте двенадцати лет он впервые отправился в путешествие и начал изучать разные восточные языки. Три года он прожил в Мекке, где халиф (верховный правитель) относился к нему с такой добротой и разговаривал с ним так нежно и тепло, что он порой думал, что этот человек его отец. Он расстался с этим добрым человеком со слезами на глазах и никогда его больше не видел, но даже в этот момент он убежден, что всеми своими достижениями обязан его заботам. Когда бы и в какой бы город он ни приезжал, будь то в Европе или Азии, везде на его имя был открыт счет у крупнейших банкиров или купцов. Стоило ему представиться, и они могли выдать ему тысячи и сотни тысяч, не задавая никаких дополнительных вопросов. Ему было достаточно произнести слово «Ахарат», и все его желания беспрекословно выполнялись. Он твердо верил, что меккский халиф это человек, у которого все в неоплатном долгу. Это и есть, сказал Калиостро, секрет его богатства, и он ни разу не прибегал к обману, дабы обеспечить себе средства к существованию. Кража бриллиантового ожерелья не стоила его времени, так как богатств, коими он обладает, хватит на покупку сколь угодно большого числа таких роскошных драгоценностей, какие не носила ни одна королева Франции. Что касается других обвинений, выдвинутых против него мадам де ла Мотт, то он коснулся их лишь вкратце. Она назвала его знахарем. Он сказал, что это слово ему незнакомо. Если оно означает человека, который, не имея врачебного диплома, обладает некоторыми познаниями в медицине и не получает гонорар, который лечит и богачей, и бедняков и не берет деньги ни с тех, ни с других, то он признает, что он — знахарь. Она также назвала его презренным алхимиком. Алхимик он или нет, эпитет презренный применим лишь к тем, кто христарадничает и раболепствует, а он никогда не делал ни того, ни другого. Что же до «мечтательного искателя философского камня», то, что бы он на сей счет ни думал, всегда хранил молчание и не будоражил публику своими мечтами. На «лжепророка» он ответил, что никогда таковым не являлся, ибо предупреждал кардинала де Рогана, что мадам де ла Мотт опасная женщина, связываться с которой не стоит, и жизнь подтвердила правоту его слов. Он отрицал, что является осквернителем истинной веры и что когда-либо пытался вызвать презрение к религии, напротив, сказал он, он уважает религию каждого человека и никогда не вмешивается в сию сферу. Калиостро также отрицал, что является розенкрейцером и что когда-либо приписывал себе трехсотлетний возраст или заявлял, что один человек находится у него в услужении сто пятьдесят лет. В заключение он сказал, что все заявления, сделанные мадам де ла Мотт в его адрес, ложь, и что она mentiris impudentissime. Эти два слова он попросил ее адвоката ей перевести, так как счел невежливым говорить это по-французски.