Читать «Ивушка неплакучая» онлайн - страница 359

— Горе у нас, Федосья. Можно даже сказать, беда, и немалая, — начала Штопалпха, перемежая слова глубокими и тяжкими вздохами. На лице ее — всамделишная скорбь и одновременно покорность судьбе.

— Да ты присаживайся, — сказала Феня, пододвигая гостье стул. — Что же случилось?

— Достукалась моя-то…

— О ком ты?

— Надёнка-то моя, говорю, доигралась…

— Что с ней? — спросила Феня вяло, почти безразлично.

— Да что, Фенюшка, накупила несколько пачек лотерейных билетов, хотела автомобиль выиграть, а они все, как есть, нули. Матрац толечко какой-то надувной выпал на один номер…

— Ну и что?

— Как — что? Деньги-то колхозные, из кассы взятые. А когда теперя она их вернет, коли у нас ни копейки?! Нагрянет ревизия, а потом следствия разные, упрячут мою дуреху за колючу проволоку, как воровку. Где нам взять такие деньги? Нешто корову сгоним со двора, продадим?.. Ты, Фенюшка, наш бригадир, поговори с Виктором Лазаревичем, он тебя послушает, пущай придумает што, вызволит бабенку из беды…

Феня задумалась. Потом спросила:

— Сколько денег-то?

— Ой, дочка, страшно аж сказать. Четыреста рубликов!

— Дешево захотела твоя Надёнка приобрести «Москвича»!

Сказав это, Феня вышла в горницу. Вернулась с пачкой денег.

— Возьми, тетенька Матрена.

Потрясенная, Штопалиха хватила Феню за руку, собиралась поцеловать. Феня резко отдернула руку, сказала быстро, в смятении:

— Что вы, тетенька Матрена!.. Зачем это?.. Не смейте никогда этого делать!

— Ну, спасибо, родная наша!.. Вечно за тебя бога буду молить. Спасла дурную ее голову!.. Когда ж вернуть-то тебе их? — Она указала глазами на пачку.

— Когда будут, тогда и вернете.

34

Не только летом, но и по осени Феня любила ходить на дальние поля и возвращаться с них лесом. Тут хорошо и покойно дышится и думается, тут можно без помех прислушиваться и приглядываться к иной жизпи, непохожей на человеческую, не всегда понятной, а потому и тревожащей. Феня, например, очень любила животных, особенно диких. Домашние окружают сельского жителя от первого до последнего дня его пребывания на этом свете. Качаясь в зыбке, малыш уже мог видеть, как внизу, на полу, играет с колеблющейся тенью колыбельки котенок, а за окном, встряхнувшись шумно, оглашает

551 округу своим пронзительным криком петух, а рядом с ним одна из его многочисленных подруг деловито склёвывает с того же окна замазку. Выведенный или еще раньше вынесенный во двор ребенок мог сделать много открытий: навстречу ему непременно откуда-нибудь выкатится некое хрюкающее существо и, снедаемое любопытством, сунет в ребячьи ножонки свой холодный и твердый, как резиновая шайба, пятачок; увидит ребенок и корову, и теленка, и овец — увидит, подивится раз-другой, а потом так привыкнет ко всему этому, что перестанет и дивиться, и удивляться, ибо поймет: так было до него, так будет при нем, так должно быть всегда. Тот же петух или там курица будет рядом с человеком и весной, и летом, и осенью, останется с ним и зимою. Иное дело перелетпые птицы. Какое-то странное, чуть щемящее и неизменно новое чувство испытывала к ним Феня. Воробей, сорока, галка, ворона, синица — те, что зимовали с людьми, были не то чтобы безразличны ей, но они, вроде кур, были как бы домашними, прирученными, своими, привычными и потому не возбуждали так, не тревожили ни души, ни воображения. А вот скворец, соловей, чибис, цапля, дикая утка, журавль где-то пропадают с осени до весны, надолго покидают места, где вылупились из теплого яйца сами, вывели своих детенышей, — каково им расставаться с родным болотом, с вершиной дерева, где чернело сиротски, насквозь продутое, остуженное недобрыми осенними ветрами Гнездо! Куда и зачем они улетают? Разве боятся лютого холода в родимых краях? Но неужели крохотуля воробей выносливее коршуна или дудака?.. Зато своими прилетами и отлетами тот же коршун, скворец, жаворонок, дрофа ли как бы повторяли и усиливали новизну вечно сменяющихся времен года, сообщая им особую прелесть, неизъяснимую для человеческого сердца окраску: тревожно-сладостную в одном случае; смутнО-горьковатую, сеющую легкую, как паутинка бабьего лета, грусть, — в другом.