Читать «Конец одной пушки» онлайн - страница 145

Никто не обижается на грубость — все привыкли. Разговор с десятником будет потом, когда придет время. Но всех поражает необычная уступчивость Бонасона. Макс повернулся и подозрительно поглядел на него. Что за этим кроется? Бонасон покраснел до ушей — и так уж красная рожа, а тут стала багровой. Может, он хотел увеличить груз, чтобы угодить хозяину и побольше получить надбавки? Однако это не объяснение. Он всегда старается прижать грузчиков и никогда так быстро не отступает. Наоборот, чем больше докеры спорят с подрядчиком, тем Бонасону и ему подобным выгоднее. Подрядчик так считает — раз докеры протестуют, значит, десятник усердствует. Нет, здесь кроется что-то другое. Бонасон сказал: «Не скандальте». Почему он это сказал? Давно в порту не слышали таких слов. Здесь что-то не ладно.

Макс не может спокойно работать. А ведь про него не скажешь: нервный парень. Стоит только посмотреть на его шею и плечи, словно высеченные из камня, сразу видно, что он человек уравновешенный. Но ему что-то не нравится вся эта история. Казалось бы, сами по себе факты незначительные, однако совпадение их заставляет задуматься… Если бы в порту не ожидали прибытия парохода с оружием, ни одно из этих происшествий, возможно, не привлекло бы внимания Макса. В субботу и вчера какие-то американцы спровоцировали драку на двух танцульках. Немедленно примчались охранники, как будто все было заранее подготовлено. А вчера вечером два американца явились в кабачок «Промочи глотку», где раньше их никогда не было видно, и начали всех задирать. Даже по-французски заговорили: «Не хорошо американца, a? Go home, а?» Конечно, «go home» не совсем по-французски, но в общем — почти. Один янки вытащил из кобуры револьвер и, поигрывая им, положил на стойку. К счастью, среди посетителей были коммунисты. Они сказали другим: «Не связывайтесь! Не отвечайте! Это провокация». Они еще не знали о драках на танцульках, но, видно, поняли правильно. Случись что-нибудь — нагрянули бы охранники. В общем орудуют они так, как будто решили прощупать почву накануне прибытия парохода с оружием, хотят терроризировать людей. Да и субботнее нападение на ферму — либо разведка, либо диверсия. Подозрительно еще другое: именно сегодня утром на конце мола снова поставили караульную будку, и около нее торчат два часовых. А ведь три месяца назад будку сняли, через месяц после битвы против погрузки оружия на «Дьепп». Может быть, слова Бонасона «Не скандальте» связаны со всем этим, хотя еще непонятно, каким образом.

— Хорошо бы подарить жене шелковые чулки. Пусть носит.

— Не глупи, — говорит Макс.

— А что? Сколько они у нас уже забрали! Хоть малость расквитаться!

— Но это не способ. Придет время, мы разом вернем себе все.

— Они бы и не заметили.

— Могли бы заметить и ничего не сказать. А потом, нужно им будет — и какой-нибудь Бонасон держал бы тебя в руках. Я тебе говорю: не глупи!

— Да я пошутил, что ты!

Макса слушают. Ему верят. У всех он вызывает уважение. В нем сочетается сила и мягкость. Невероятная сила и обезоруживающая мягкость. Макс очень любит физическую работу, ему доставляет удовольствие, сжав зубы, рывком поднять какую-нибудь тяжесть так, чтобы кости затрещали. А говорит он тихо, спокойно, все движения размеренные, плавные. Сердце у Макса, как говорится, на ладони. И на какой ладони! И как не удивляться, когда этот силач бывает в задумчивом настроении. Больше своих товарищей он любит в минуту передышки помечтать среди портового шума и гама. Нравится ему этот разнообразный шум, неразрывно связанный с работой докера. Но Макс мечтает о том времени, когда работа будет совсем другой, не то, что сегодня… По душе Максу и беспрерывное движение на пристанях, гудящий поток, захватывающий, вызывающий почти головокружение, — особенно, когда ветер, дым и стрелы подъемных кранов вертятся в одну сторону… По душе Максу и медленное покачивание пароходов, стоящих у причала, мерное поскрипывание якорных цепей… Партии принадлежит все его существо — и могучая физическая сила и твердость души. Вступил он в начале 1944 года. Трудное было время. Требовалось большое мужество. И большая любовь. Однажды он нечаянно обломал край стола, сжав его рукой, чтобы сдержать слезы, когда при нем читали: «…если бы мне пришлось начать жизнь снова, я пошел бы по тому же пути». Перед глазами его встал воплощенный образ партии.