Читать «Временное пристанище» онлайн - страница 102

Вспоминая эту фразу, он чувствовал боль… боль утраты (быстро перерождавшуюся в зависть), ему чего-то недостает, а он не умеет сыскать причины. Любовь для него никогда не достигнет планки обыденности, сказал он себе. Едва она теряет статус чрезвычайного положения, он тотчас перестает в нее верить. Никогда не спал с Геддой в одной постели, против этого Геддиного желания имелось оружие, бьющее без промаху: он храпит. Но когда спал один, то не храпел, во всяком случае по утверждению Гедды.

Свое отвращение к совместному спанью он списывал на тот факт (так это объяснялось Гедде), что до своих десяти, а то и двенадцати лет из-за нехватки места в перенаселенной квартире деда и бабки спал в одной кровати с матерью. Квартира практически вся состояла из громаднейшей кухни, к которой примыкали, ненужными аппендиксами, крохотные каморки, и одну из таких каморок чуть ли не целиком заполняла двуспальная родительская кровать. Почти все детство он спал рядом с матерью, на половине отца, сгинувшего в сталинградском котле; только со смертью бабушки положение это изменилось. Все годы, что помнил себя, он каждую ночь занимался тем, что активно предотвращал у себя эрекции, а когда внимание ослабевало и они все же случались – скрывал их от матери. С той поры он засыпал только на правом боку, так он себе предписал: отвернувшись от матери, в позе, которая, как потом объяснили на санподготовке в армии, называется стабильное положение на боку. Так перевозят раненых, получивших удар штыком в пах: правая нога продолжает прямую линию туловища, которому следует занимать как можно меньше места; левая, согнутая в колене под прямым углом, перекинута через таз, обеспечивая, с опорой на стопу и колено, стабильность положения, в котором даже потерявший сознание может быть предоставлен самому себе.

Таким манером он и ложился, стараясь, чтобы пространство, разделяющее его с матерью, было как можно больше; уязвимый мягкий отросток, что рос у него между ног, располагался в мертвой зоне, под ляжкой согнутой левой ноги, где летом прел от жары. Мать, похоже, тоже лежала на боку, он слышал ее дыхание, даже когда пытался не обращать на это внимания. Его взгляды и мысли устремлялись во тьму, упирались в стенку, буравили кладку, выходили на улицу. Там было жарко и сумрачно… и у него за спиной тоже было жарко и сумрачно.

Сморенный жарой, он засыпал, но через пару минут опять просыпался в испуге: никак сбросил с себя одеяло? раскрылся и выставил матери голый зад? Она лежит рядом с высоким зеркалом, на левом боку, и, возможно, видит его отражение. Не упал ли единственный проблеск света в черной каморке, отраженный зеркалом, в аккурат на две худосочные округлости, которые он выставил наружу? В последний момент он накидывал душное одеяло, прикрывая нижнюю часть тела; мать ворочалась, слышалось, как у нее из горла исходит тяжелый вздох… Не прозвучал ли вздох сердито и досадливо?