Читать «Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси» онлайн - страница 23

Князь Константин Острожский обычаям не изменил — гостей как положено приветил. Правда, заметил кое-кто — чуть меньше смеялся, стаканы реже подымал. Может, показалось?

Еле последние повозки с гостинца убрались, в библиотеке закрылся. Тем разом не книги — письма перебирает. Из ларца тяжелого, резного особенные листы вынимает, разглаживает. Рука самого государя Ивана Васильевича, что Грозным назвали.

Дивиться не перестает: что за человек был. Не прислал бы князю Острожскому через Михаила Гарабурду списка Библии, не была бы напечатана Острожская библия — первый в землях славянский полный перевод Священного Писания.

Чего только не знал московский царь! «Повесть о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия в письмах приводил. Уж на что сложна в философских рассуждениях «Диоптра» инока Филиппа — и та ему близка была: с чем спорил, с чем соглашался.

Вся Европа толкует, как держатся московиты православной веры, ни о какой другой слышать не хотят. А вот царь о каждой конфессии понятие иметь хотел. Из Англии потребовал изложение учения англиканской церкви доктора Якова, из Константинополя — сочинения Паламы, из Рима — о Флорентийском соборе. Каспар Эберфельд сам представлял монарху изложение в защиту протестантского учения — не отмахивался, расспрашивал, во все мелочи вникнуть хотел. А уж о «Хронике» Мартына сельского и говорить нечего: наизусть знал, как библейские тексты.

Воспитателями своими похвастать любил — и было кем. Самые выдающиеся в Московском государстве книжники, поп Сильвестр, что Домострой составил, и митрополит Макарий с его Четьими Минеями. Вон на полке стоят: начнешь читать, не оторвешься. Все митрополит собрал сочинения, которые только на Руси читались и в обиходе были.

Все непонятно: откуда при его-то детстве сиротском таких знаний набрался, почему, зная учению цену, о сыновьях не позаботился. Говорят, наследник, царевич Иоанн Иоаннович, что-то сочинять пытался. Не получилось. К управлению государством отец не допускал — к власти каждого ревновал, а уж законного преемника тем более.

И о смерти царевича по-разному толковали. Псковичи на том стояли, что захотел Иоанн Иоаннович сам с королевскими войсками сразиться, войска потребовал. Вот и зашиб его в страшном гневе отец.

Злобен был. Ни в чем удержу не знал. Отец Паисий толковал, что по гневливости и царевича Дмитрия Ивановича все истинным сыном царским признавали. Будто не было для ребенка большей радости смотреть, как домашний скот забивают, того лучше самому по гостинцу за курами да гусями с палкой бегать, бить их насмерть. К учению в Угличе не прилежал — царица не давала. За здоровье сына боялась. Сама еле-еле грамоте знала, как и вся родня ее. А что от итальянского врача или от монахов слышал, на лету схватывал, ничего не забывал. Доктор сказывал, по-латыни ни с того, ни с сего болтать начал. Удивлению эскулапа смеялся, да и опять за палку.

О делах государственных будто бы не слышал, а зимой на том же княжьем гостинце велел изо льда и снега фигур двадцать человеческих слепить. Каждую правильным именем назвал: тот думный дьяк, тот начальник Приказа, тот воевода или ближний боярин. А потом острую саблю принести приказал и принялся рубить. Мол, когда царем стану, вот что с ними сделаю. Одному голову снес, и не кому-нибудь — Борису Годунову. Другому руку, ногу. Кому бедро покалечил. Кого насквозь проколол. Трудился, пока груда снега не осталась. Мать-царица хотела остановить — не перетрудился бы. Не смогла. На нее и то замахнулся, чтобы под руку не попадала.