Читать «Любовь, пираты и... (сборник)» онлайн - страница 203

Надеюсь, теперь вы знаете, что такое obsession…

Так почему бы нам не ввести это слово в русский язык? Если музыканты ввели слово «сэшн», то я ввожу «обсэшн». Хотя, честно говоря, в написании кириллицей оно мне нравится куда меньше, чем obsession.

Хотел на этом закончить, но будет нечестно не рассказать тут и о своих собственных obsessions.

Ну, первая – лирическая – обсэшн стала сюжетом моего романа «Московский полет», пересказывать его здесь будет слишком долго.

А про вторую я лишь упомянул в предыдущей главе. Цитирую: «Когда госпожа История и лично товарищ Брежнев открыли в „железном занавесе“ крохотную калитку еврейской эмиграции, мне показалось, что именно я должен и могу написать об этом историческом процессе. И я, бросив карьеру успешного советского драматурга и журналиста и оставив страстно любимых мной русских женщин, нырнул в этот эмиграционный поток…»

На самом деле все было гораздо сложнее и глубже.

Еврейская эмиграция из СССР началась в 1971 году почти сразу после знаменитого «дела Кузнецова», который вместе с группой соратников попытался в аэропорту «Пулково» захватить самолет и улететь на Запад. Всю группу арестовали, Кузнецову дали 25 лет, остальным тоже выдали «на полную катушку». Но буквально через несколько месяцев 30 евреев, в том числе зять Леонида Утесова, писатель и сценарист Эфраим Севела, а также журналист Давид Маркиш, сын расстрелянного Сталиным писателя Переца Маркиша, устроили сидячую забастовку в приемной Президиума Верховного Совета – требовали выпустить их из СССР.

И их выпустили!

Я встретил Маркиша на Главтелеграфе за несколько дней до его отъезда, он-то и сообщил мне об этой акции и полученном ими разрешении на выезд. Дэзик – так мы звали его в «Литгазете» – был известен своими поисками «снежного человека», за которым он гонялся по Тянь-Шаню и Памиру, фотографировал его следы на снегу и какие-то его силуэты в тумане. Теперь на этого чуть ли не первого легального еврейского эмигранта я тоже смотрел как на «снежного человека» и не мог себе представить, как это можно уехать из СССР в неведомый Израиль, тем паче – журналисту, привязанному – нет, прикованному пожизненно! – к русскому языку.