Читать ««Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается» онлайн - страница 10

— На пароходе тебя никто не найдет. Я отведу тебя к отцу. — Зайга подала ему чей-то синий пыльник. — Надевай, этот всегда сидит до закрытия.

Городские улицы уже стихли, а в порту кипела лихорадочная работа. Они остановились у большого судна. «Тобаго» — кричали огромные буквы на борту. Белая струя пара, взлетавшая над трубой, и гул машин говорили о том, что корабль уйдет сегодня ночью. Скрежетали краны, гремели цепи, грохотали бочки. Люди приходили и уходили, несли и катили, командовали и бранились. Перед отплытием ругаться не запрещалось никому — лишь бы скорее спорилась работа. Штурман ругал кранового машиниста. Машинист ругал формана грузчиков. Тот — своих артельных. Грузчики кляли ломовиков, которым оставалось отыгрываться только на спинах своих коняг. И даже лошади присоединяли к общей суматохе свое ржание.

По трапу непрерывно шли люди. Ковыляли матросы, уже успевшие «попрощаться» с Ригой. Торопились девушки в надежде урвать еще несколько минут свидания перед разлукой. С достоинством шагали таможенные чиновники. Под тяжестью кожаных чемоданов гнулись носильщики. Кок и юнга сновали взад-вперед, перетаскивали на палубу только что привезенные продукты. Несколько назойливых нищих безработных матросов осторожно крались наверх, чтобы получить последнюю подачку на камбузе.

В таком столпотворении любой мог без труда проникнуть на корабль. Зайга вбежала по трапу на судно. Вскоре она уже опять стояла рядом.

— Отец согласен, он ждет тебя. Вон тот, седой, видишь?.. Я побежала.

— Зайга!

— Что? — нетерпеливо обернулась она.

— Плащ.

Они расстались. Зайга нырнула во тьму, он выплыл в море света. Под ногами пружинит трап, и вот он уже на палубе. Моторист затащил его в тень.

Захлопнувшаяся крышка люка отсекла шумы гавани. Крутые лесенки, темные переходы, снова лесенки. Согнувшись, они двигались по тускло освещенному коридору гребного вала. Вот небольшая ниша — его убежище. Немного погодя Цепуритис принес кувшин с водой, каравай ржаного хлеба, такелажный нож. Обещал скоро прийти опять. Это было пять дней тому назад. Вечность тому назад...

И ему пришлось трудно.

Трудно сидеть в тесном углублении между переборками, где нельзя даже вытянуться во весь рост. Мир сжался до тесного, низкого туннеля с ржавыми стенками, с тусклыми лампочками, захватанными масляными пальцами. Орудием пытки стал бесконечно длинный гребной вал. Он все крутится и крутится, от его бегучего блеска резь в глазах, от непрестанного гула — резь в ушах.

Трудно сутки за сутками томиться бездельем, не зная, сколько еще их впереди. Дни слились в нескончаемую тоскливую череду. Вначале была газета, но ее страницы постепенно ушли на самокрутки. Содержание он помнит наизусть, оно не обратилось в пепел. Пепел остался от поверженной Франции. Германия объявила беспощадную подводную войну Великобритании. А Ульманис собирался самолично открыть в Даугавпилсе праздник песни. Из последнего клочка он выкроил ровную полоску, но даже в швах подкладки не удалось наскрести табака на цигарку.