Читать «Москва — Петушки» онлайн

В. С. Муравьев

Предисловие

автор которого не знает, зачем нужны предисловия и пишет нижеследующее по инерции отрицания таковых, пространно извиняясь перед мнимым читателем и попутно упоминая о сочинении под названием «Москва — Петушки».

Для начала — для пущей честности, для непрофессиональной искренности — надо признаться, что пес его знает, зачем и для кого предисловия пишутся. Я их много написал — и вот чем дальше, тем больше… недоумеваю. Нет, зачем печатаются — это я знаю: чтоб у книги было предисловие, а то как же без предисловия? Бог один знает, что могут (а ведь могут — в третьем безличном лице множественного числа) подумать. Подумают: почему это книга вдруг без предисловия? А не значит ли это?

— Для начальства, что ли? — грубо и напрямик спросит кто-нибудь, и я задумчиво покачаю головой: нет, вряд ли. Не читает начальство предисловий, ей-Богу, не читает. Ну за каким, сами посудите, лешим начальству, будь оно, как Змей Горыныч, минимум о семи головах, читать, что, положим, Радищев «заполнил целый этап, воплотив собой вершину»? Или что Гоголь, век мне — или ему? — свободы не видать, «стремился пробудить у читателей чувство протеста»? Или даже что новоявленный Венедикт Ерофеев, о котором какая ни на есть речь ниже, «резок, беспощаден и безбоязнен в обличении пороков своих сограждан»? Ишь Ювенал выискался!

Если бы пропускное начальство это прочло и этому поверило, оно бы нипочем не пропустило напечатанную вслед за вышепроцитированным предисловием С. Чупринина «беспощадно и безбоязненно» изрезанную, но все же сногсшибательную поэму Ерофеева в журнале «Трезвость и Культура» (№№ 12/1988, 1–3/1989). Читатели, и те в массе своей сомневаются: какое-такое начальство ее пропустило и в каком смысле ее читать — в смысле трезвости («больше пейте, меньше закусывайте») или, может быть, в смысле культуры… и отдыха?

Нет, скажу я еще раз, тоже грубо и тоже напрямик, не читает начальство предисловий, разве что по-печатному, в качестве докладов, нимало не вникая в смысл написанного печатными буквами. Но это особь-статья, тем более, что так оно и надо.

Стало быть, не для начальства — а для кого тогда? Кто это, интересно бы знать, вместо того чтобы прочесть первую магическую фразу поэмы «Все говорят — Кремль, Кремль» — и, разиня рот, отфыркиваться от дальнейшей прозы с восклицаньями «то есть как это?», «то есть что же это?» или наоборот «Ба! Ура! Ого-го! Эх! Ух! Чу!» и т. д. — кто, собственно, будет читать и одобрять это вот предисловие, которое я пишу непонятно для кого и Бог весть зачем? Ах, да — пишу, чтобы все-таки было хотя бы предисловие, а то ведь могут подумать…

Ну, если на то пошло, я его не пишу, а, выражаясь профессионально, кое-как моделирую спиральную композицию поэмы — на кого, что называется, тот же Бог пошлет, на того и моделирую. А уж что смоделируется… об этом пока молчок.

Живучи на Руси, нельзя не путешествовать хотя бы туда-сюда; иначе, чего доброго, окажется, что и не на Руси живешь, а в каком-то славяно-греко-латинском захолустье, из которого, пожалуй что, и не выберешься без посторонней, предположительно революционной помощи. Рискну даже предположить, что и руку-то за этой опасной помощью протягивали (а ведь протягивали! увы, и кому только не протягивали!) от страха, если не от ужаса все перед той же славяно-греко-латинской Русью, ужаса мучительного, трясучего и, что хуже всего, беспомощного. А может быть — и, пожалуй, даже наверняка — ужаса безотчетного.