Читать «Отражения» онлайн - страница 23

— Если бы я этого не сделал, я бы жалел. Как мне кажется сегодня, я бы себя презирал и считал бы, что я трус. То есть я бы дал возможность тому, кто совершил злодеяние спокойно жить и наслаждаться жизнью.

В июне 1941 года, когда немцы, без боев, вошли в столицу Беларуси Минск, он был ребенком. Но запомнил и голод, и ставшие привычными смерти, и унижения. Особенно от бывших своих — от полицаев.

— Вообще, в Беларуси было довольно- таки много полицаев. Полицаев боялись больше, чем немцев. Немцы приходили проверять, вечером, на облавах. На наших домах были вывешены таблички с фамилиями тех, кто там живет. Немцы проверяли, если там оставался на ночь кто-то посторонний, то все подлежали расстрелу. Но в обычную жизнь немцы особо не вмешивались. Их не интересовало, что делало и как выживало гражданское население. Главное, чтобы не сопротивлялось оккупантам.

А вот полицаи — это были очень страшные люди, потому что, во-первых, они как бы были «свои». Они многих и многое знали там, где жили до войны. Хотя среди полицейских было немало и других национальностей — не белорусы. Они были очень жестокие, проверяли, придирались ко всему. Они обыскивали. Могли человека обвинить, что он еврей только лишь потому, что у него вьются волосы. У меня так было с братом моей жены, который имел темный цвет волос и вились. Еле- еле его спасли от расстрела, потому что полиция его арестовала. Люди всей улицей доказывали, показывали документы, что он не еврей. Значит поэтому не изгой, не преступник. Это все вытворяли бдительные полицейские.

Я думаю они все это делали от души. Потому что это были люди, которых власть, та власть, делала сверхчеловеками по сравнению с теми, кто жил рядом. Эти люди, наслаждались своим ощущением свободы и всевластия. Я не знаю конечно, что они там думали, но то, что нас они не считали за людей, это точно. Я не помню ни одного с их стороны нормального отношения к женщине, к ребенку. Когда полицай проходил мимо, то мог просто ударить тебя ногой ни за что, ни про что. Если, например, стояли в очереди за хлебом, а нам выдавали эрзац-хлеб, то полицейские, которые следили за порядком, если он что-то казалось не так, то они могли дубинкой ударить любого человека.

— Власть развращает…

— Да, власть — это страшная вещь и человек с дубинкой — это страшный человек. Мы полицейских боялись больше, чем немцев.

Однажды мы переходили с мамой улицу и полицейскому показалось, что мы нарушили правила движения. И он стал дубинкой мою маму забивать. Он бил ее с таким ожесточением, что она упала на мостовую и на ее белой кофточке показалась кровь. Я в ужасе бросился к маме, как вдруг она поднялась и вцепилась в лицо полицейского ногтями. И с такой силой в него вцепилась, что, когда она оторвала свои руки от его лица, то его оно превратилось в кровавое месиво за одну секунду. Я никогда не ожидал от этой хрупкой женщины, как моя мама, что она способна так поступить, защищая себя. А может быть больше — защищать меня. Полицейский схватился рукой за глаз левой рукой, а правой он достал из кобуры пистолет. Эту сцену наблюдал немецкий обер- лейтенант и он громко по немецки остановил казнь. Он не дал мою маму расстрелять. Но я запомнил этот эпизод на всю жизнь. Этот поступок моей мамы как бы определил мое отношение, которое потом, после войны, и стало главным, когда я сделал то, что сделал будучи десятилетним ребенком. Не прощать. Та ситуация, которая тогда сложилась, она как бы поделила мир на людей и не людей. Полицейские — это предатели. Они были все предатели и у них нет понятия национальности.