Читать «Аристономия» онлайн - страница 274
Борис Акунин
Луна по-прежнему пряталась, но тем не менее Антон увидел, как во всю ширину улицы, от забора до забора, цепочкой движутся тени.
Раздалась какая-то неразборчивая команда по-польски – и во двор напротив, толкнув калитку, вошли двое.
– Ej, wy tam w chałupie, wyłaźcie!
Мгновение спустя стукнула дверь, выскочила юркая, сутулая фигурка, засеменила к солдатам. Донесся невнятный бубнеж.
– Интересуются, не сховался ли кто, – шепнул Бабчук. – Держись, парень, зараз у нас будут. – Он вынул револьвер, противно скрежетнул зубами. – Ну, пановьё, много не обещаю, но одного-двоих…
Шаги во дворе. Потом внизу – прямо под Антоном.
Военком одними губами: «Никшни!»
– Nikogo tu nie ma, panie chorąży!
Только когда застучало в висках и сжало грудь, Антон понял, что боится выдохнуть.
Шаги удалились. Цепь двинулась дальше.
– Еще поживем малость, – шепнул Бабчук, убирая оружие.
– Что будем делать теперь?
– Спать.
«Шутит?»
Но товарищ по несчастью улегся на бок, подложил локоть под ухо.
– Как это «спать»?
– Не хошь спать – лежи да дрожи. По мне лучше дрыхнуть, чем маяться.
Минуты не прошло – в самом деле уснул! Вот нервы – крепче, чем у кучера Лыхова! Быть может, дело не в крепости нервов, а в том, что у интеллектуально неразвитых людей скудное воображение и ослабленная способность к рефлексии?
Антон лег на спину, закрыл глаза.
Через пару секунд дернулся, сел.
Совсем близко несколько раз выстрелили. Кто-то закричал громко и жалобно.
– Слышите?!
– Кокнули кого-то. Хреново заховался. Спи ты, Каблуков, не ворочайся. И не трусь, а то вспотеешь. Собаки пот, который от перепуга, далеко чуют. Ну-ка ляж!
Антон откинулся на спину.
– Теперя спи!
Шершавая широкая ладонь вдруг накрыла лоб и глаза.
– Не надо, что вы!
– Тихо ты…! – выбранился Бабчук. – Не то я тебе и рот залеплю. Или придушу к… матери.
Подумалось: всё равно. Лежать так лежать. Придушит так придушит. Фантасмагорическая какая-то ситуация. Что-то из детства. Как будто простудился, пылаешь от жара, а мама сидит у кровати и держит ладонь на лбу. Только у мамы рука была прохладная и мягкая, а эта горячая и жесткая. Если сейчас умирать, то получится, что круг замкнулся.
Бред, бред. И голова кружится. Как на карусели.
Следующая мысль, шевельнувшаяся в оцепенелом мозгу, была чудная: «Рука у него не только горячая, но еще и светлая». Антон открыл глаза – зажмурился.
Никто не держал ладони на его лице. Это грело и сияло солнце, проникая через дыру в кровле.
Никогда в жизни не спал он таким мертвым сном. Вероятно, это был не сон, а вазовагальный синкоп – нервный обморок.
– Товарищ Бабчук…
Военком лежал на животе, возле самого окошка. Не оборачиваясь показал кулак. Антон подполз.
– Каюк дело, – засипел Бабчук. – Укрепляются, гады. Конная батарея на рысях прошла. Влипли мы, Каблуков. Не выберемся. Жрать охота, пить охота. Нога, сука, огнем горит. А не шелохнешься. Этот вон, говеныш, всё копошится…
На той стороне улицы крестьянин чинил поваленный плетень.
Мимо, переваливаясь, ходко ковыляла хромая старушонка в черном платке, опущенном до самых глаз.