Читать «Супружеские игры» онлайн - страница 34

Моя надзирательница Мышастик пришла ко мне и облокотилась на деревянный барьер со странным выражением лица – в ее взгляде читалось смущение.

– Кто написал «Вишневый сад»? Пять букв.

– Чехов.

– Была такая песенка, но я не знаю автора…

– Нет, здесь речь идет о пьесе.

– Ну вам видней, – отрезала она и вернулась в дежурку.

– Подошло! – спустя время крикнула Мышастик.

Она обратилась ко мне на «вы». Видно, назначение на эту должность повысило мою значимость в ее глазах. Прежде она обращалась ко мне на «ты» и говорила презрительным тоном. А может, просто оговорилась. Хотя все-таки нет, потому что когда она вела меня на обед, то заговорила со мной.

– Я слышала, вы – писательница? – начала она, криво усмехаясь.

– От кого?

– А… наша Иза что-то говорила насчет этого: писательница или что-то в этом роде… А что вы пишете?

– Книги…

– А какие – о любви или детективы?

– И то, и другое.

Мое объяснение ее удовлетворило – в глазах мелькнуло подобие легкого восхищения.

– А Флешерову-Мускат вы знаете?

– Не знаю. Впрочем, ее уже нет в живых.

– Нет в живых! – искренне огорчилась она. – Я любила ее читать. Теперь-то у меня глаза болят и я вообще ничего не читаю.

Мне, в свою очередь, подумалось, как все странно переплелось… Чехов уже в который раз появлялся в моей жизни, и, по крайней мере в последнее время, эти появления не оставались без последствий. А сейчас? Закончится ли все только на клеточках кроссворда?..

Бывало, бабушка уезжала к сестре в Бялысток, и мы оставались с батюшкой одни.

Тогда я не могла себе позволить бегать от него как дикая кошка. Я ходила в школу и должна была дома делать уроки, которые он старательно проверял. И так уж повелось, что если он был доволен мной, то рассказывал какую-нибудь историю. Я обожала эти вечерние часы, когда мы сидели у стола, на котором горела керосиновая лампа. В доме уже провели электричество, но по вечерам отец Феодосий зажигал керосиновую лампу. Священник говорил, что, в отличие от электрической лампочки, она обладает настоящей душой. И, прикрыв веки, начинал рассказывать. Я тоже закрывала глаза и представляла себе трех сестер, таких несчастных, тоскующих по иной, интересной жизни. Вздыхающих: «В Москву… в Москву…» Или славного дядю Ваню, влюбленного в жену брата, которая, в свою очередь, тоже была влюблена, но в другого. Ей не хватало смелости прислушаться к зову сердца… В этой истории все были друг в друга влюблены и один другого несчастней…

– Тогда зачем любить вообще? – спрашивала я. – Чтоб слезы лить? Лучше уж никого не любить и быть веселой…

– Любить необходимо, Дарья Александровна, – ласково говорил батюшка. – Жизнь без любви пуста.

Кажется, тогда я ему не поверила. А верю ли я в это сейчас?

Спустя годы, уже учась в лицее, я поняла, что батюшка пересказывал мне пьесы Чехова. Разумеется, в упрощенной форме, приспособленной к восприятию ребенка. Но в моем детском воображении сложилось свое, особое видение чеховских героев, и похоже, ни один театр в мире уже не способен был его поколебать. Когда я впервые увидела «Трех сестер» на сцене, то расплакалась…