Читать «Духовная жизнь Америки» онлайн - страница 61

Когда наши писатели описывают героя, к которому они относятся благосклонно, но которому туго приходится на родине по случаю его свободомыслия и левых убеждений, то в заключительной главе своего романа они отсылают его в Америку. Там-де ему простор! Когда наши свободомыслящие публицисты хотят выяснить своим подписчикам, какова должна быть свобода, то они указывают на Америку и говорят: вот это свобода! Когда наши наиболее передовые женщины хотят доказать, как плачевно мало удаётся им приложить своих жизненных сил к политике и как далеко отстали они в этом отношении от «людей» иных стран, то они прежде всего указывают на Америку, где женщины делаются даже бургомистрами в некоторых прериях. Вот это женщины!

Громкий шум, поднятый вокруг самого слова «Америка», слишком быстро и легко убеждает нас в этом развитии, которого она будто бы достигла. Слышишь крики избирательной кампании и воодушевляешься, прислушиваешься к оглушительному рёву из цирка Барнума и дрожишь, читаешь сообщения о свиных бойнях в Чикаго и ликуешь, читаешь всевозможные газетные выдумки и веришь. Оглушённый грохотом паровых молотов, чуть не задыхаясь от смрада машин, начинаешь думать своими подавленными мозгами: Америка — великая страна! Это только величина вещей так убедительно действуют на нас. Американский дух, действительно, мало-помалу проникает в сознание каждого; он передаётся через письма, газеты и рассказы путешественников. Сами янки вполне удовлетворяются вещами, будь они только велики; если они и не велики, то, по крайней мере, они должны тогда стоить много денег. Размеры и наличная стоимость — вот что составляет внутреннее содержание вещей. В роскошнейших дворцах Мичиганского авеню не больше стиля, чем в голове негра, в них нет никакой архитектуры. Но в них миллион долларов наличной стоимости, а это действует чрезвычайно убедительно на каждого. В памятнике Вашингтону нет ни тени никакого интереса, кроме его высоты. Он возвышается на 555 футов над землей; на верхушке, говорят, стоит Вашингтон; очень может быть, что он и действительно стоит там, его не видно; подобные произведения искусства делаются не для того, чтобы разглядывать их снизу, с земли. Верхнее озеро и городской парк в Филадельфии в американских альманахах всегда называются двумя из одиннадцати чудес Америки. Почему? Потому что Верхнее озеро самое большое озеро, а Филадельфийский парк — самый большой парк в мире.

В Соединённых Штатах пустые прерии занимают громадные пространства; что стоит занять несколько сот миль земли больше или меньше, раз вопрос идёт о том, чтобы сделать чудо из парка! «Метрополитен-опера» тоже иллюстрирует пристрастие американцев к крупным предметам. Разумеется, это «самый большой театр в мире». Архитектор, строивший его, нарочно ради него ездил в Европу; он жил несколько недель в Париже, Вене и Москве, потом вернулся обратно и воздвиг чудовищное здание для оперы, где слушаешь и смотришь на представления, хуже которых нет ни в одной стране, Тем не менее, это — «величайший театр в мире», — а это убедительно действует на каждого. Иностранец стремится посетить его, ему хочется насладиться великим сценическим искусством, которое он и рассчитывает найти здесь. Он обманут в своих ожиданиях, он видит одно фиглярство; он туда больше не ходит. Затем он уезжает в Чикаго. Тут его тотчас же оповещают, что в театре «Madison square» «самый дорогой занавес в мире»: так написано на афишах. «Нет, нет! — говорит иностранец и решительно трясёт головой. — Мне бы хотелось видеть искусство!» — говорит он. И он твёрдо держится этого. Проходит некоторое время; мало-помалу американский дух проникает в него; он читает афиши, представляет себе дорогой занавес, слышит бой электрического барабана, раздающийся каждый вечер от 6–7 часов в «Madison square»: реклама действует. В конце концов, он отправляется в театр — чтобы увидеть занавес! Наличная стоимость искусства заменила его внутреннее содержание.