Читать «Жить и помнить» онлайн - страница 30

— Дорога на Козельск прямо?

— За теми вербами шоссе начинается, — указал Ширинкин на темное пятно. — Прямо и прямо. Никуда сворачивать не надо.

Курбатов строго приказал:

— Теперь, друг, иди в баньку и сиди там до утра, как в одиночке. Ясно?

— Уполне! — охотно подтвердил Ширинкин, словно поднесли ему добрую чарку первача.

Когда скособоченная фигурка старосты скрылась в баньке, Очерет тронул вожжи. Конек легко взял розвальни. Видно, рад был потрудиться — застоялся.

Подъехав к вербам, которые купно столпились на окраине деревни и повизгивали обледеневшими ветками на ветру, Очерет остановил лошадь, выскочил из саней.

— Ты куда? — приподнялся Курбатов.

— В одной деревне з гитлеровцами ночевали, а не познаемылись. Некультурно.

— Что задумал?

— Паду поздоровкаюсь.

— Да ты сдурел!

— Повный порядок будет. Вы, товарищ лейтенант, меня тутечки чекайте. Я зараз повернусь.

Курбатов не стал спорить. Действительно было обидно по-заячьи бежать от гитлеровцев, которые сами драпают от наших войск.

— Только осторожней, Петро. Не рискуй зря.

— Все в ажуре будэ.

Запихнув гранаты за пазуху, Очерет канул в ночную снежную кутерьму. Курбатов на всякий случай проверил автомат, лег на правый бок — так меньше болела нога, натянул на плечи Степкин тулуп. Под голыми, повизгивающими от мороза вербами было вроде тише. Конек стоял опустив голову, и колючий снег путался в гриве, ветер пучил хвост.

Очерет задворками темных изб — таких темных, что даже не верилось, что в них живут люди, — пробрался к зданию в центре деревни, безошибочно определив, что это и есть школа. Она стояла тоже темная, и лишь когда он подполз поближе, то заметил, что в двух окнах сквозь маскировку узенькими полосками пробивается неяркий грязноватый свет. На крыльце харкал, сморкался и деревянно, как протезами, стучал обмерзшими сапогами часовой.

По глубокому нетронутому снегу Очерет подполз к крайнему окну. За темными стеклами слышался глухой говор, вроде даже играла музыка. И Очерету до зубовного скрежета, до лютого матерного озлобления стало обидно, что он, русский человек, в своей собственной родной Советской стране вынужден, как дикий зверь, ползать в снегу среди ночи, голодный, замерзший, уставший, в то время как невесть откуда нагрянувшие иноземные поганцы сидят в тепле, балабонят на своем языке, жрут бутерброды из ворованного сала, хлещут шнапс, да еще ублажаются музыкой.

— Гады!

Сорванный с земли душащей ненавистью, Очерет что было силы швырнул гранату в окно и ничком упал в сугроб.

— Вот вам бутер в рот, бодай бы вас пранци съели!

Из окна, нарушая правила светомаскировки, вырвался, словно там его держали на привязи, ярый сноп света. Грохот — веселый и гулкий — пронесся над головной Очерета. Школа разом ожила, распахнулись двери, и в их освещенном проеме забился живой сгусток тел. Очерет вскочил на ноги и швырнул вторую гранату прямо в орущий и копошащийся клубок и метнулся за угол школы. Раздался еще один взрыв — попал в самый раз! За спиной полыхнула беспорядочная винтовочная пальба.