Читать «Жить и помнить» онлайн - страница 204

Все это вспомнилось Алексею Митрофановичу Осикову в гостиничном номере: «люкс», когда он сел за письменный стол, чтобы изложить имеющиеся у него многочисленные факты, компрометирующие Петра Очерета и других членов делегации. Но вдруг ему не захотелось излагать на бумаге факты. Факты были, но он почувствовал к ним отвращение, как к позавчерашним холодным склизким сосискам. Что-то сдвинулось в душе, вышло из привычных пазов. Вспоминались то грустные, то добрые глаза Курбатовой. Такие глаза проникают во все закоулки и тайники сердца.

Осиков разделся, лег в кровать, потушил свет. Заснуть бы, выспаться. Утром пройдет черная меланхолия. Но сна не было.

Так и пролежал до утра. Сам бы товарищ Лазарев, не пребывай он на пенсии во фруктово-огородном городе Краснодаре, не догадался бы, какие мысли сквозь пуховое гостиничное одеяло пробирались в голову Алексея Митрофановича Осикова.

7. Пшэпрашам бардзо!

Подполье!

Подполье — подвал или яма под полом.

В яме — темно, сыро.

…Темно, сыро, страшно в комнатушке в старом доме № 16 по улице Вокзальной. Темно, сыро, надежно. И все же страшно! Но теперь страшно везде, где свет, люди.

Леон Пшебыльский и Ежи Будзиковский стоят друг против друга в комнатушке. Да совсем и не комната это, а глухой чулан или кладовая, без окон, с низким законченным потолком и с облезшими, в зеленовато-грязных лишаях стенами. Из пятнадцатисвечовой электрической лампочки, бархатной от паутины и пыли, сочится желтоватый свет.

Будзиковский понимал, что не следовало идти в это логово на встречу с Пшебыльским. Юзек, конечно, сразу раскололся, все рассказал в безпеке, и самое благоразумное, что можно сделать в сложившейся ситуации — немедленно отдать концы. Решил уехать с первым вечерним поездом. Но Пшебыльский написал такую истерическую записку, требуя свидания, что Ежи заколебался: может быть, Юзек продержится хоть одни сутки. А не встретиться с буфетчиком, так тот со страху сам побежит в безпеку. Тогда и ноги не унесешь из города. Надо успокоить старика.

Вид окончательно потерявшегося Пшебыльского напугал Будзиковского. Бывший гусар, хорошо проявивший себя в лагере, был теперь мешком с дерьмом — и только. Как Ежи просчитался, предполагая, что с такими отбросами можно делать дела! За стеклами очков яростно заметались исступленные зверьки. Пристрелить бы гусара-кастрата — и делу конец!

— Черт бы ваш вжял. Штарый гушак! Пшя крев! — брызгал Будзиковский слюной, шепелявил: — Я ваш предупреждал: не швяжывайтешь с подонком Юзеком.

Лысый череп Пшебыльского рябил мелкой сыпью пота:

— Вы думаете, что Юзек…

— Думаю, думаю! Доштаточно иметь мозги инфузории, чтобы догадатьшя, что щенок выболтает вше до пошледней капли. Еще приврет с три короба.

— Но он клялся Иисусом, Польшей. Присягал.

Будзиковский от негодования заскрипел вставными зубами.

— Наплевать ему на вашу Польшу и на ваш вмеште ш ней. Ему дорога только его шобачья шкура.

Пшебыльский и сам так думал. Но предположение, подтвержденное Будзиковским, становилось непреложным, почти совершившимся фактом.

— Что делать?