Читать «В ролях» онлайн - страница 50

– Что ж ты, паскуда, делаешь?!

– Я? Да ты что, Борис?.. Ну отпусти! – перепугался Яхонтов. Он даже не пытался высвободиться. Так и застыл – большой, ссутулившийся – и смотрел сверху вниз, и видел, как блестящая лысина Семенцова становится багровой от гнева.

– Что ж ты с девочкой делаешь, я тебя спрашиваю?! – опять тряхнул его Семенцов.

– Я… А что я? – залебезил Яхонтов. – Она изменила мне. Понимаешь, из-ме-ни-ла! При мне, пока я больной лежал. Из-за нее лежал, между прочим. Что ж я, теперь…

– Дурак ты! – Семенцов оттолкнул Яхонтова и брезгливо отряхнул руки. – Ты сам-то хоть понимаешь, что мелешь?! И на руки к тебе она, между прочим, не сама прыгнула. И, как ходила она за тобой, сам видел. А ты теперь по углам про нее гнусности болтать? Хорош!

– Ты… Вы… Вы ничего не понимаете! – Яхонтова захлестнула обида, и он даже перешел на «вы». – Да спросите хоть у Васи вашего любимого, коль скоро пришла охота вмешиваться в чужую жизнь!

Разумеется, он был не так глуп, чтобы не понимать – ошибся, во всем ошибся. У страха глаза велики. Но механизм завертелся, история слишком далеко зашла, и было теперь совершенно не до Любочки, самого себя обелить бы, избежать позора. Уж лучше жертвой измены, это все-таки по-мужски… Только не старым ревнивым дураком!

– Ну и дрянь же ты, Аркаша, – вздохнул Семенцов и пошел открывать. На том и кончилась дружба. В следующем году Семенцов набирал курс в одиночку.

Сразу после новогодних праздников Любочке дали комнату в общежитии драмтеатра – большую и светлую, в два окна. Она, правда, была на первом этаже, прямо около входа, но все-таки это было лучше, чем приживалкой у Нины на раскладушке. Знать об этом Любочка не могла, но комнатой была она обязана Борису Семенцову, который посчитал своим долгом помочь ей, чем только сможет.

Он же сделал все возможное, чтобы пресечь грязные сплетни, ходившие по театру. Конечно, совсем прекратить их было не в его власти, однако утишить расходившихся доброхотов удалось, и Любочку оставили в покое. Во всяком случае, в глаза ей сальности говорить теперь побаивались.

Любочке, привыкшей жить на широкую ногу, приходилось тяжело. Впервые она почувствовала это, когда не хватило денег на модные лаковые сапоги-чулки, которые Нине принесли по случаю. Второй раз это чувство возникло в театральном кафе, где не достало несчастных тридцати копеек расплатиться за заказ и за Любочкой записан был долг. К Рождеству родители прислали перевод, и жизнь наладилась – дней на десять. А дальше Любочка опять увязла в восхитительной бедности. Деньги истаивали в первые дни после получки. И ведь ничего такого не покупала, что самое обидное.

Она долго собиралась с силами, а потом написала пространное, запутанное письмо матери, где все-все ей рассказала – и про Яхонтова, и про училище, и про развод с Гербером. Ответ не заставил себя долго ждать. Он был спокоен, даже холоден. Как ни в чем не бывало Галина Алексеевна писала о сельских новостях – папа летом собирается на пенсию, у него пошаливает сердце; в сентябре похоронили бабку Дарью; летом на сплаве шабашники передрались до поножовщины; картошка уродилась, а морковка не очень… Как-то походя, между делом, сообщалось, что Илюшенька живет теперь в Новосибирске, учится на пианино и делает большие успехи. Письмо было густо закапано какой-то жидкостью, может быть, водой, и буквы местами расплывались. А между строчками читалось: «Ох и дура ты у меня, ох и дура!»