Читать «Я вернусь на рассвете» онлайн - страница 12

Шаухал усмехнулся: «Ну как не знать! Все знают, чем мог заниматься учитель… И я знаю!»

— Вот! — воскликнул Кубайтиев и потряс над головой газетой «Растдзинад». — Вы знаете, о чём написал этот человек? Об одной гадкой девчонке, которую справедливо вздёрнули на виселице за то, что она хотела спалить деревню, чтобы сжечь немецких солдат!

Зычный голос Кубайтиева не расшевелил толпу. Люди стояли, как немые. Одни потупили взоры, другие не сводили глаз со зловещей виселицы, третьи мысленно разговаривали с Темиром. Темир хранил спокойствие, на губах — ироническая усмешка. Весь его облик словно говорил: «Сколько бы ты ни кричал, Кубайтиев, в этой толпе нет ни одного сочувствующего тебе человека. Ты одинок, Кубайтиев. А я умру, но унесу с собой любовь и преданность этих людей, а им оставлю вечную память о себе!»

Кубайтиев понял, что горячиться бесполезно. Он бросил газету и, уставившись на Темира, сказал:

— Ещё не поздно, сын Ибрагима! Мы тебя можем помиловать, но при одном условии: сейчас здесь, на нихасе, ты должен торжественно отречься от своих стихов в большевистской газете и покаяться в своих поступках. Отвечай. Даю тебе слово, говори.

И сел, отдуваясь, вынимая из портсигара папиросу.

Шли секунды. Темир не шелохнулся. В ожидании молчали и комендант, и тощий офицер в очках. Кубайтиев судорожно втягивал дым, потом не выдержал, швырнул папиросу и закричал:

— Ну, что молчишь? Что хорошего тебе дали русские, эти большевики? И охота тебе, молодому человеку, болтаться из-за них на верёвке?

Молчание было единственным ответом на истерические выкрики Кубайтиева. Он наклонился к коменданту, комендант взглянул на газету, покачал головой. Кубайтиев снова вскочил:

— Вы послушайте, люди добрые, что он писал:

Умру я сам, коль нужно умереть, Но и фашистов ожидает смерть!

Слова «ожидает смерть» князь произнёс медленно, с расстановкой.

— Ви каешься? — вмешался комендант, обращаясь к учителю.

Темир даже глазом не повёл.

— Гут!

Комендант подал знак офицеру в очках, тот выкрикнул что-то по-немецки.

Забегали, засуетились солдаты. Толпа задвигалась, загудела тихо и тревожно…

Шаухал был не в силах смотреть на виселицу. Он глядел на землю, и на эту землю падали самые горькие в его жизни — уже не ребячьи, а скупые, мужские слёзы…

И тут он услышал голос учителя. Казалось, этот голос звучал над всем Кавказом, над Казбеком и Эльбрусом, над буйным, непокорным Тереком, над узким и таинственным Дарьяльским ущельем, над алагирскими садами:

…Угасает огонь, но не плачь! Ты со мною, прекрасный Кавказ, Мне не страшен презренный палач, Это я ему страшен сейчас! Это я…

Голос оборвался, и только всхлипывания женщин нарушали тишину.

* * *

Уже высохли глаза Шаухала. Слёзы выплаканы. Хорошо пахнет сено. По крыше чердака отбивают дробь тяжёлые капли дождя. Шаухал лежит и дремлет, обняв шапку учителя Темира. А в ушах всё звучат слова учителя, сказанные там, на кладбище:

«Ты хороший парень, Шаухал! Запомни мои слова. Если все мы — и стар и мал — не будем бороться против ненавистных фашистов, они нас уничтожат. Но мы будем бороться. Не только я, не только ты. Каждый честный осетин во имя жизни, за спасение нашего Иристона будет бороться до последней капли крови!»