Читать «Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо» онлайн - страница 137

Сам он уцелел в этом свирепстве совершенно случайно. Мишка Паршин, уже угарно пьяный, с остекленелыми глазами, едва узнав Егоршу, с размаху ахнул его в ухо и неистово заорал: «А, прихвостень. Ложись!» Не уложи он спьяну своего бывшего батрака под шомпола, Егорше не сносить бы головы.

Избитый до беспамятства Егорша пришел в себя, когда каратели праздновали свою победу над усмиренной деревней. Отовсюду неслись песни. Разор и поругание продолжались, кипело срамное, непотребное веселье палачей.

За остаток ночи Егорша отлежался, а утром помог Сивухиным, старикам и Клавдии, похоронить Петра и Власа. Как внезапно закончилось земное существование этих хороших и душевных мужиков! Еще вчера сидели, дымили самосадом и беспечно похохатывали, а вот закрылись навек глаза и не видать им больше белого света… Примерно так рассуждал Егорша, со страхом поглядывая на обезображенных мертвецов. Страшна, загадочна смерть! А ведь и сам он тоже мог бы сейчас укладываться рядом с ними в наспех отрытую могилу. Случай спас, удача. Ох, напрасно мужики вечерами напролет только изводили табачище и зубоскалили. Пока было время, перебрать бы весь народ по зернышку, как перебирают семя, чтобы не кинуть в борозду дурного. Чего ждали, на что надеялись? Паршины-то, Паршины… и показали же себя! Наука… Нет, видно, у богатых голова хоть и может иногда по-нашему всякие слова произносить, да сердце их волчиное все равно по жирному куску тоскует. И эту разницу никакими уговорами не переменишь. Придумано еще древними царями: кому в жизни привалило, тот сел на всех других и уж местом своим с босотой и голью ни за что не поменяется. Поднять бы сейчас Тимошу да посадить напротив. Правильно учил очкастый председатель батрака: наука из наук — политика. Не о богатстве должен думать человек, не о наживе, а только о справедливости… Жалко было Петра, Власа, всех мужиков. Даже тихоню Прокопьева не пощадили! Из всех деревенских где-то затерялся лишь маленький Пак со своим отрядом да вечно недовольный Фалалеев. А остальные сгинули в одночасье.

Похоронив убитых и растерзанных, деревня затаилась. Ликовали одни Паршины. Остальные «стодесятинники» — Лавочкин, Титов, Шашкин — оказались поумнее и радости своей не выдавали. Словно чуяли, что торжество по нынешним временам долго не протянется. Так оно вскорости и оказалось… Наблюдая безудержное ликование своего недавнего хозяина, Егорша все больше проникался сознанием той политики, которой учил его незабвенный Тимоша. После такой кровищи ответ один: сбить скорей всю эту сволочь в море да под водой схватить за ворот крепче и держать до самой смерти, пока не успокоится. И больше никаких не надо слов.

По обыкновению, Егорша жил молчком, однако взгляд его выдавал напряженную работу мысли, и старик Сивухин, к которому он прилепился после похорон Петра и Власа, однажды был изумлен, когда бывший бессловесный батрак, желая утешить горевавшую Клавдию, вдруг заговорил корявыми нескладными словами. Егорша не знал, что его подслушивают, он горел желанием сказать несчастной Клавдии самые пронзительные слова. И старик, тоже жалевший терявшую рассудок дочь, понял из речи неуклюжего парня, что нам, русским, и от беды бывает большая польза, если только подойти ко всему с умом, что паразиты позапихали под себя по сто десятин да в придачу дерут пух-перья с корейцев, они не считают остальных ну даже за полено, скотину больше почитают, чем нашего брата: встретит, например, теленка — обойдет, а человека, словно щепку, скинет и не оглянется.