Читать «Проект «Специстория» Цикл передач «Реформы Гайдара» в черырёх частях» онлайн - страница 14
Сергей Ервандович Кургинян
* * *
Кургинян: При обсуждении подобного рода тем всегда возникает несколько типов проблем. Проблема первого типа связана с тем, что если ты рассказываешь что-то, что не подтверждено фактами … Фактами являются высказывания действующих лиц, какие-то легитимные биографические описания, документы. То кто ты такой, может быть, ты вообще мистифицируешь. Второй уровень я всегда связывал с фразой из песни Галича «а мне говорят, ты что, говорят, орешь как пастух на выпасе». Смысл этой фразы для меня в одном: определенного типа вещи обсуждаются в соответствующем жанре, в соответствующем уровне камерности. Не значит, что надо чего-то бояться, прятаться от обсуждения и т.д. Просто есть понятие вкуса. Есть единство жанра и темы. Нельзя на определенную тему построить площадной спектакль, потому что будет плохой спектакль. Площадной спектакль надо строить по другим произведениям. Сделать его по пьесам Гауптмана или Ибсена очень трудно. «Дикую утку» трудно играть на площади. А «Борьбу за престол» того же Ибсена можно. Для каждого произведения нужен соответствующий жанр, соответствующий уровень камерности. И, наконец, третье: процессы ещё не завершены, они продолжаются, и обсуждение каких-то уровней этих процессов просто неразумно с точки зрения того, что игра не кончена. Что же мы открываем карты, если мы ещё не в финале игры. Никто их в таких случаях не открывает. С этими поправками нужно рассказывать то, что более или менее известно. Известно следующее. Жил-был такой Гвишиани-старший, один из соратников Лаврентия Павловича Берии и Иосифа Виссарионовича Сталина. Кстати, если мне не изменяет память, уроженец того же города Ахалцихе, что и мой отец. Этот Гвишиани долгое время работал на Дальнем Востоке, руководил там госбезопасностью. Партийным руководителем при нем был Пегов, тоже очень знаковая фигура внутри партийной обоймы того времени. Затем Гвишиани-старший переехал в Ленинград, где ему наряду с другими было поручено разбираться со знаменитым «ленинградским делом». Он разбирался, и как тогда делали все, действовал по инструкции, достаточно жестко. Потом в ходе «ленинградского дела» Гвишиани-старшему попался на глаза в виде подследственного молодой Косыгин, будущий советский председатель Совета министров. Косыгин был убежденным сталинистом и по каким-то непонятным причинам Гвишиани-старший его пожалел. Поскольку в сталинские времена это было не принято и даже механизмов реализации этой жалости не было, то речь могла идти о достаточно экзотических вещах. Но из песни слов не выкинешь, это было. Возникла глубокая интимная связь между старшим Гвишиани и молодым Косыгиным. Косыгин был выведен из-под удара. Но тут закончилась сталинская эпоха и под ударом оказался сам старший Гвишиани. Я не помню, чем это закончилось: сокрушительным разгромом, тюрьмой или даже чем-то похуже, но залетел он сильно, потому что был связан с «ленинградским делом», был соратником Лаврентия Павловича и т.д. и т.п. Но у старшего Гвишиани был младший Гвишиани, сын Джермен. Косыгин не только поддержал Джермена, но и пошел так далеко, как никто, просто выдал за него свою дочь. Джермен Гвишиани стал зятем будущего премьера, уже тогда крупного партийно-хозяйственного работника. Когда же Джермен стал зятем и сам Косыгин стал премьером, то начались те истории, связанные с институтом системных исследований, Венским институтом системных исследований. Со всей этой кашей с системными исследованиями. Крайне необходимыми, но совершенно необязательными. Джермен Гвишиани стал таким оператором в пространстве интеллектуально-политическом, интеллектуально-спецслужбистском и т.д. Он очень активно оперировал в этом пространстве. И один из известных эпизодов, где он выполнял очень большую роль, является Тольятти, всё, что связано с заводом по производству автомобилей. Все понимали, что в этот момент можно выбирать разными фирмами, что если уж надо строить эти заводы (а это был огромный заказ, очень выгодный), то можно выбрать американские фирмы, французские, немецкие, любые другие. Была выбрана фирма «Фиат», которой руководил потрясающий человек – Джованни Аньелли. Это была фигура невероятного масштаба с точки зрения её вписанности во внутренние элиты, её осведомленности, её позиционирования, что касается западного мира, с огромными волевыми качествами. Этот Аньелли вошел в специальные отношения с Джерменом Гвишиани. Никто из нас не знает о содержании этих специальных отношений, а даже если бы знал, то я адресую к началу моего монолога: «а мне говорят, ты что, говорят, орешь как пастух на выпасе». Но такого рода крупные сделки, а их было несколько, формировали бэкграунд будущего диалога между советской и западной элитой. Джермен Гвишиани не был в эпицентре проблем, связанных с Римским клубом, который в этом смысле играл ту же роль инструмента в подобном диалоге и был создан потому, что советская сторона хотела иметь отношения с Римским клубом и с другими организациями не хотела иметь отношений. И поживее был этот Римский клуб. Он не был в эпицентре этих отношений, занимался системными исследованиями и держался чуть-чуть в стороне. Но он, конечно, контролировал и это поле, а главное – он контролировал закрытое поле сделок, переводов всего содержания нашей политики с идеологического языка (диалектика, коммунизм и пр.) на язык теории систем, на технократический язык. Практически это означало деидеологизацию и открывало путь к конвергенции. Мы уже теряли идеологическую самость и говорили не о марксизме, а о теории систем. Все понимают, что технократический язык – плохая замена гуманитарному. В гуманитарном некие высшие уровни концептуальной власти прописываются, а в технократическом их просто нет, прописать нельзя. Нельзя на языке формул прописать метафизику. Можно на языке символов, но не языке формул. Никому этого не удалось, даже тем, кто этим наиболее подробно занимался. Так он занимался определенной деятельностью по редукции идеологии к теории систем, этим полем закрытых сделок и отбором элиты. Яссы – место, где варилась эта каша. Вена – главная точка. Конечно, Москва. Джермен в этом смысле держал очень большой клубок этих отношений, естественно, не единственный. К этому моменту образовались крупные семейные альянсы. Не только семейство Гвишиани переплелось с семьей Косыгина. Семейство Пегова, семейство Суслова, семейство Гвишиани образовали сложные династийные альянсы внутри советской элиты. И они тоже представляют собой некий уровень, достаточно закрытый. Хотя, конечно, тоже не надо преувеличивать их значение. Но если Патоличев был связан с Марком Ричем, который потом сыграл огромную роль в нашей приватизации, во всех играх с алюминием и многом другом. Но это не значит, что Патоличев был обогащен Марком Ричем. Патоличев, как мы знаем, был человеком очень стойким, в моральном смысле чистым, закончил жизнь в нищете, а Марк Рич купался в роскоши. Не в том дело, что люди начали перемешивать состояния. Возникли очень сложные конфигурации, связи, объемы. И где-то внутри этих объемов нашлось место молодежи, которая всё время была глубоко на подхвате. Она знала, что она на подхвате. У каждого из этих молодых и бойких были свои кураторы, «отцы», которые вели их по жизни, прокладывали им дорогу, обеспечивали возможности определенных коммуникаций. Это никуда не ушло. Не надо говорить, что это куда-то ушло в постсоветское время. Да, были случаи, когда отцы оказывались не нужны, а молодежь пускалась рискованное, отвязанное плавание. Но, во-первых, это не всегда кончалось хорошо. Во-вторых, это происходило далеко не всегда. Иногда мы обнаруживаем следы этих историй самые неожиданные. Это гигантский пласт истории, который, если внимательно проследить, выходит на каждого из современных наших олигархов, на каждый элемент создававшейся олигархической системы. Там всюду есть элитные «скелеты в шкафу», есть пространство элитных бэкграундов. Иногда мне кажется, что эти «скелеты» сидят где-то в закрытой комнате, перестукиваясь между собой, иногда мне кажется, что они, может быть, устали. Если зайти в эту закрытую комнату, то там – пыль от этих скелетов. Или эти скелеты взбесились. Но так, чтобы эти скелеты полностью покинули заднюю комнату, и, войдя туда, мы обнаружили бы только пустоту – ну, так нет! Это не так! И изымать из песни эти куплеты, считать, что молодежь – это такая яркая поросль, которая взяла и неожиданно начала чем-то заниматься, это не так. Не 88-м году всё началось и не этими людьми. Да, их просматривали, проглядывали и вписывали в периферию или функционально-операционный слой, но и только. У этого всего есть, конечно, более дальняя история и те, кто играл в эту историю, не ушли из Большой игры. Они всё ещё находятся в ней. И в этом смысле кто-то из этой молодежи сумел разменять абсолютно служебную роль на роль более серьезную. Думаю, что Чубайс уже играет не вполне служебную роль, хотя преувеличивать его роль вряд ли стоит. Кто-то оказался строптив и вылетел из игры. Кто-то до сих пор выполняет служебную роль. А корни уходят очень глубоко. Вот то же семейство Аньелли. Есть же информация, которую вы можете узнать, как только поинтересуетесь, в открытой печати или малотиражной. Но она достаточно достоверна. Кто курирует начинания, связанные с «Фиатом»? Лет 10 назад – это муж одной из дочерей Аньелли, граф Серж де Пален. Сергей Пален, один из тех, кто достаточно серьезно разруливает проблемы, связанные с белогвардейской эмиграцией в Европе. Палены, Бенигсены – это история, уходящая своими корнями очень далеко. Один их господ Бенигсенов в советское время (70-80-е гг.) занимался активизацией исламских движений в Закавказье и Средней Азии. И этим был знаменит. Серж де Пален контролирует некое фиатовское пространство. Вы думаете, что таких людей двое? Их гораздо больше и все они имеют некие выходы на современность. Кстати, о Тольятти. Все, наверное, помнят, что с Тольятти и с игрой вокруг АвтоВАЗа связаны наши олигархи, которые сыграли большую роль в постперестроечный период. Поэтому история эта не только давняя, она жива. Иногда мне кажется, что наружу она выйдет полностью лет где-то через пять, когда все эти концы и кончики будут открываться. И мы увидим, как устроена корневая система там, где мы сейчас видим лишь стволы хилых сосенок и березок. Возможно тогда мы увидим такие корневые системы, что все эти стволы нам покажутся всего лишь знаками, с помощью которых можно говорить о корнях. И может быть, этот разговор о корнях, тихий и спокойный, гораздо важнее шумных проклятий в адрес отдельных фигурантов этой весьма не простой и очень давней Игры.
