Читать «...и Северным океаном» онлайн - страница 128

Алексеев со вздохом отложил книгу.

— И что у журналистов за пагубная страсть к заполнению опросных листов? Ладно, извольте. Родина — Подмосковье, родился в семье железнодорожника, причем заметьте, почти одновременно с двадцатым веком. Обучение начинал еще в гимназии, увлекался латынью. Об авиации не грезил. Был военным связистом. И в авиацию пошел не пилотом, а летнабом, летчиком-наблюдателем.

— С Чухновским познакомились в двадцать восьмом?

— Ну, к этому времени, мы, пожалуй, были уже друзьями. А главное — единомышленниками. Но давайте лучше о деле. Вы ведь здесь с Пясинским караваном?

Анатолий Дмитриевич только что прилетел с пристани Валек. Эта пристань на реке Норилке была как раз тем местом, куда в конце концов мы должны были доставить грузы. От нее до Норильска, готовясь к приходу нашего каравана, проложили через тундру узкоколейку. Анатолий Дмитриевич пролетел над ней.

— Зигзаг за зигзагом. Тут озеро обходит, там холм. Теперь очередь за большой дорогой, от Норильска до Дудинки. Нельзя же без конца возить грузы в обход по морю и Пясине, когда напрямик всего сто километров. Правда, сто километров тундры…

Кочевье с нганасанами

Вернувшись на теплоход, застал гостью — девушку с быстрой речью, с насмешливыми глазами за выпуклыми стеклами роговых очков.

— Амалия Хазанович. Можно просто Маля. Еду в тундру к нганасанам с красным чумом. Хочу разжиться бумагой, у вас вон ее сколько, а у меня в обрез. Агитировать не буду, заранее благодарю.

Мы с Костей жадничать не стали: бумаги у нас действительно было много. Наша гостья оказалась московской комсомолкой. Арктическое поветрие захватило и ее. Во времена Чехова мальчишки бегали в Америку, к индейцам, в тридцать шестом удирали на полярные станции.

Нет, арктического опыта у нашей гостьи никакого. Есть опыт комсомольской работы на хлебозаготовках. Есть и кое-какая квалификация: была слесарем, потом стала шлифовщицей. Работая на заводе, училась в сельскохозяйственном институте. Началась мобилизация комсомольцев в деревню, послали ее заведовать избой-читальней. После эпопеи челюскинцев потянуло в Арктику. Вот и все.

Маля крепко, по-мужски пожала руки Косте и мне. Я хотел помочь нести бумагу, но она отказалась:

— Привыкаю рассчитывать только на себя.

И ушла не оглянувшись.

Долго о ней ничего не было слышно. Позднее я узнал, что она провела на Севере два года, затем еще восемь лет. Мне удалось прочесть дневник ее первой поездки и кое-что выписать из него.

Московская комсомолка отправилась в Хатангскую тундру, за тысячу километров от Дудинки. Ее красный чум, домик, вернее, ящик на полозьях передвигался за оленьей упряжкой. Первую свою полярную зиму, первую полярную ночь в тундре она воевала с шаманом, учила ребятишек грамоте, лечила больных.

Весной следующего года красный чум оказался на становище нганасан, собиравшихся кочевать в самые глухие уголки Таймыра.

В конце мая дневник работы красного чума отмечал лютую пургу и мороз, леденящий кровь, а также чтение вслух пушкинской сказки о рыбаке и рыбке. Правда, сказку пришлось несколько «исправить». Например, вместо синего моря говорилось о большой реке, потому что морем нганасаны называют тундру. Вместо корыта, о котором кочевники понятия не имели, пошел в дело «черный котел с дырой». Владычицу морскую за трудностью понятия чтица исключила вовсе.