Читать «Неоконченная повесть» онлайн - страница 96

Во-первых, молодая пара должна завтра же расписаться в ЗАГСе. Во-вторых, не позднее чем через два-три дня, Шоэль отправится в свое местечко. Причем, один.

– Что поделаешь, дочка? Сейчас не время для поездок. И не надо делать из этого трагедию. С божьей помощью Шоэль месяца через два вернется, и тогда…

Ицхак-Меир говорит веско, не торопясь, приводит разумные доводы, практичные аргументы. Шоэль слушает и удивляется: при чем тут ЗАГС? Ведь расписаться можно и после возвращения… Впрочем, подобный вопрос кажется юноше бестактным, так что лучше, пожалуй, промолчать и согласиться. Молчит и Хана, мучимая тревогой. Как же не волноваться, когда прекрасное настоящее столь внезапно превращается в неопределенное будущее! К тому же ее беспокоит недавняя задержка… Скорее всего, отец действительно прав! Девушка вопросительно смотрит на Шоэля.

Зато не может смолчать Софья Марковна: чего она, в конце концов, просит? – Самую малость: хупу и киддушин. Отчего бы не отдать дань этому важной церемонии?

За столом повисает напряженное молчание, которое обычно предшествует принятию самых серьезных решений. Его прерывает старший Шульберг. Он с размаху хлопает ладонью по столу.

– А ну-ка, Соня, поставь на стол вина! Как такое не отметить?!

Это и в самом деле счастливая мысль. С бутылкой на столе любые проблемы решаются легко и просто.

– Снова напьется! – ворчит Софья Марковна, но отправляется за бутылкой. Вот уже появляются рюмки, Ицхак-Меир разливает щедрой рукой. Софья Марковна не пьет – она еще не отошла от помолвки. Зато с Ханеле происходит в этот вечер что-то странное: не успела выпить одну рюмку, как тут же берется за вторую!.. Самогон – хитрое зелье, крепко бьет по голове, кружит так, что уже ничего не замечаешь.

Ханой вдруг овладевают щемящие воспоминания, ей хочется плакать, и не просто плакать, а лить слезы ручьями – чтобы впадали в море, как река. Потому что – вот оно, море – только руку протяни – так и плещется перед глазами. И море, и закат, и стихи из томика Лермонтова, подаренного ей Шоэлем в тот памятный день рождения. Перед глазами ее проходят Миша Бернштейн и Зина-Зиновий – смешной мальчишка, когда-то впервые поцеловавший ее…

Старый пекарь Шульберг тоже заметно повеселел, но говорит по-прежнему дельно.

– Шееле, дорогой, не надо нам этой хупы, сделаем все в ЗАГСе.

Профсоюз теперь против хупы и даже против брит-милы. Правда, в этом пекарь явно лукавит – он не только не против хупы и киддушин, но готов при случае даже исполнить какой-нибудь традиционный еврейский напев. Например, «Отец наш на небесах» или «Бог обустроит Галилею». И сейчас как раз такой случай! Согретый хмельными парами, Ицкак-Меир с воодушевлением поет о пророке Элиягу, а потом сразу же переходит на «Машиаха бен-Давида».

Эх, хорошо, что не слышат сейчас товарищи из профсоюза, с каким чувством исполняет их активист реакционные песни старых времен! Вот ведь как глубоко укоренились вражьи пережитки в человеческой душе – один только самогон и гонит их наружу!

Из ханиных глаз льются слезы. Вначале они катятся медленными крупными каплями, одна за другой, и вдруг – настоящим потоком, словно прорвало… Ай-я-яй, стыд-то какой, разве подобает еврейской невесте вести себя подобным образом? Хана сама не понимает, что с ней. Она опускает голову на стол и сотрясается в рыданиях. Ицхак Меир сердится, Шоэль гладит голову своей любимой…