Читать «Два образа веры. Сборник работ» онлайн - страница 318

Учение о душе, которое занимается таинственным, не зная отношения веры к таинственному, есть современное проявление гнозиса. Вообще гнозис следует понимать не как чисто историческую, но как общечеловеческую категорию. Он — а не атеизм, который Бога просто уничтожает, поскольку он вынужден отбрасывать существовавшие до сих пор его образы, — является истинным противником действительности веры. Его современное проявление так глубоко меня задевает не по причине его непомерных претензий, но в особенности по причине выдвигаемой им в качестве психотерапевтического метода карпократианской* тенденции мистически обожествлять инстинкты вместо того, чтобы освящать их в вере. Что именно в таком свете должен нам представляться К. Г. Юнг — я уже доказал на его высказываниях, хотя мог бы это сделать гораздо подробнее. [Я упомянул его небольшое произведение "Абраксас", которое всякий непредубежденный читатель воспринимает не в качестве стихотворения, как говорит он сам, но — исповеди, по той причине, что здесь совершенно ясно провозглашается амбивалентный гностический "Бог", который уравновешивает в себе добро и зло.]

Приложение Лев Шестов "Мартин Бубер"

Мартин Бубер принадлежит к редким мыслителям, которым свойственна та напряженнейшая серьезность исканий, о которой нам поведали Киргегард и Нитше. Для Бубера его мышление не есть интересное времяпрепровождение, и даже не служение культуре или обществу. То же можно и о его писаниях сказать. Он живет в своих мыслях, в писаниях своих он воплощает свою жизнь. И если, говоря о Бубере, мы вспоминаем о "служении", то это служение особого рода. Недаром взял он на себя огромную, для современного человека почти невозможную задачу: перевод Библии на немецкий язык. Нужна была его безудержная страсть ("безудержность" любимое слово Достоевского, "страсть" — Киргегарда: Достоевский же и Киргегард были, по мнению Бубера, величайшими людьми XIX столетия), чтобы дерзнуть вновь воссоздать на нашем теперешнем языке искания и нахождения тех отдаленных времен, когда не люди творили истину, а истина открывалась людям. Задача почти невыполнимая: как можем мы, до мозга костей проникнутые убеждением, что истина может жить только в отчетливых и ясных суждениях, выразить на нашем, сформировавшемся соответственно этому убеждению языке, то, что видели и слышали люди, еще не утратившие способности соприкасаться с тайной?