Читать «Русский роман» онлайн - страница 32

«Параграф первый. «Трудовая бригада имени Фейги Левин» будет держаться подальше от города и его дешевых соблазнов.

Параграф второй. Товарищ Фейга Левин будет варить. Товарищ Циркин будет мыть посуду. Товарищ Миркин будет искать работу, а товарищ Либерзон будет стирать и говорить.

Параграф третий. Товарищи Циркин, Либерзон и Миркин не будут делать никаких попыток в отношении товарища Фейги Левин.

Параграф четвертый. Товарищ Фейга Левин не будет пытаться…»

Дверь распахнулась, и Мешулам Циркин ворвался в комнату, безумно тряся головой.

— Дай это мне! — крикнул он. — Дай это мне, Миркин, прошу тебя, эта бумага должна быть в моем архиве!

— Иди-ка лучше помоги своему отцу, Мешулам, он сегодня возит сено, — сказал дедушка. — И побыстрее, пока Барух не взялся за тебя.

«Что бы о нем ни думать, — сказал Мешулам Циркин после смерти дедушки, — но Миркин был одним из самых почитаемых людей во всем Движении. Чего удивляться, что все эти бездельники готовы уплатить кучу денег, лишь бы их похоронили рядом с ним. Неплохое завещание он тебе оставил».

Подписав бумагу, трое парней склонились перед Фейгой в церемонном поклоне и спросили, не соизволит ли дама тоже присоединиться. Когда она поставила на документе свою подпись, Либерзон спросил: «А как насчет твоего брата?» Но Шломо Левин печально ответил, что пока еще не решил, «с каким идейным направлением он намерен связать свою судьбу».

«Если тебе так трудно решить этот вопрос, — сказал дедушка, — значит, ты вполне созрел для того, чтобы отправиться на очередной сионистский конгресс и произнести там основополагающую речь по этому поводу».

«Ты всегда можешь присоединиться к местному отделению Партии Учетчиков Дырок от Бублика», — сказал Циркин-Мандолина. До самой своей смерти он прибегал к этому выражению, когда хотел выразить презрение и насмешку.

Шломо Левин с отвращением поднялся и пошел к рабочему общежитию, но на следующее утро понял, что ему грозит остаться в одиночестве и потащился вслед за «Трудовой бригадой» на юг, в виноградники Иудеи.

«Тогда еще не было больших дорог, не было автомобилей, у нас даже лошади не было, — рассказывал мне дедушка. Всю дорогу мы шли пешком, а когда нужно было переходить болота, местные лягушки подсказывали нам, куда поставить ногу».

Левин тащился за ними несколько дней. Они казались ему трехглавым чудовищем. Циркин не переставал играть, и звуки его мандолины «чуть не продырявили мне череп». Миркин задерживал их на целые часы, созерцая медленный танец тычинок в цветках ююбы. Но хуже всех был Либерзон. По ночам он начинал низко и протяжно квакать и не умолкал до тех пор, пока на его теле не собирались жабы со всей округи. «Чтобы обменяться новостями», — доверительно объяснял он.

«Они просто неисправимые пустобрехи, — сказал Левин Фейге. — Они ничего не воспринимают всерьез. У них нет ничего святого».

Рассказывая мне о своей покойной сестре, он то и дело снимал очки и протирал повлажневшие толстые линзы.

«Наш отец велел мне следить за тобой». Эти свои слова он декламировал наизусть, потому что много раз в жизни произносил их и вслух, и в своем воображении. «Оставь их немедленно и идем со мной».