Читать «Памяти Императорской русской армии» онлайн - страница 29

Веско звучали произносимые слова:

«5-й полк одним батальоном займет линию от шоссе на Тлусте до оврага, другой будет наступать для овладения лесом и селением Жезовой…»

В восемь часов утра пехота окончила смену, и мы пошли через Тлусте на новую, более легкую позицию, по берегу Днестра.

Веселое, ясное солнце заливало золотыми лучами цветущие поля пшеницы и ячменя, у дороги цвели колокольчики, белая ромашка и алые маки были раскиданы среди полей, голубели там и сям зацветающие васильки, и жаворонки звенели в прозрачной голубой вышине.

Во всей природе была радость.

У дороги, на небольшом бугре, стоял высокий, только что поставленный крест, и белый песок под ним не успел еще покрыться пылью. У креста была большая яма, и все дно ее было уложено телами в серых рубахах. Сестра милосердия стояла у креста на коленях. Она охватила обеими руками крест и пустыми, выплаканными глазами смотрела на идущие мимо полки и не видела их.

Хоронили убитых Заамурцев.

* * *

Я нарочно так долго остановился на незначительном деле, каким является на фоне громадных сражений минувшей войны дело 29 мая у станции Дзвиняч, чтобы показать, какая высокая выучка частей была в то время в Императорской армии и каким обаянием покрыто было имя Государя и его царственной семьи.

Можно было тогда делать что угодно и вести армию к самым решительным победам.

Сквозь всю Российскую армию, как стержень, проходило сознание святости императорской службы и страшное значение высокой дисциплины.

«Приказ начальника исполнять обязан, как приказ самого Государя»— это было твердо усвоено всеми, сверху донизу. Не исполнить приказ — было немыслимо.

Помню, в дни страшных боев под Пинском за владение Червищенским плацдармом, летом 1916 года, я целые дни проводил в блиндаже, на пехотном наблюдательном пункте, и мой старый товарищ, генерал-майор Всеволожский, говорил мне: «Легче везти тяжелый воз, нагруженный камнями, по песку, чем поднять цепи пехотного полка и бросить их в атаку».

И я был очевидцем того, как поднимали эти цепи.

«В атаку, в атаку!» — кричали офицеры, а солдаты лежали, прижавшись к земле, укрывали головы руками и казались мертвыми.

И, наконец, вставали офицеры. Они шли, и тогда вдруг срывался один, другой, и вся цепь вскакивала, и гремело несокрушимое «ура», и люди шли, презирая смерть.

Что было у них на душе? Что думали они в эти страшные минуты? И пошли бы они вперед, если бы не было у них в душе святого лозунга: «За Веру, Царя и Отечество»?

И когда вынули из армии этот стержень, когда лишили смысла самую войну, война потеряла значение, и нельзя было умирать. И потом гнали пулеметами, воевали ради добычи, грабежа и насилия, и война, сама по себе ни с чем не сравнимый ужас, стала во сто раз ужаснее.

В Императорской армии была глубокая вера друг в друга. Твердо знали: «Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет»— все одни, Царевы. Наверху — Император, под ним генералы, потом офицеры, потом солдаты, и все перед Царем равны и все одинаковы. Помнили вечно — «солдат есть имя знаменитое. Первейший генерал и последний рядовой носят имя солдата».