Читать «Мой папа Штирлиц» онлайн - страница 47

Мои друзья – обладатели подозрительно звучащих для русского уха фамилий, обитатели коммуналок, хрущоб и подвалов, чьи деды приехали в Москву из местечек, а отцы из мест заключения, адепты самиздата, не столь отверженные социумом, сколь его категорически отвергшие, с космополитическим задором объявившие своей исторической родиной столицу мирового концептуализма – город Нью-Йорк, были тем не менее инфицированы исконным вирусом российского интеллигента – фрейдистским комплексом любви-ненависти ко всему русскому. Очень скоро я догадалась, что, даже не отличая Кьеркегора от Шопенгауэра, Кабакова от Булатова, Некрасова от Рубинштейна... могу заработать себе популярность, смачно повествуя о зияющих высотах русского характера, как приправу к общеупотребительной преснятине используя дивные матерщинные специи. За красноречие и некую достопримечательность фигуры меня вскоре нарекли "Шехерезадницей", и я почила на лаврах.

Фанатичная тусовщица – в те годы я лишь изредка ухитрялась поесть, еще реже выспаться. Домой же старалась ездить совсем редко, дабы "не нарваться на пердячую траву", так как каждый визит заканчивался все тем же "избиением младенцев" или еще хуже, "битвой на рельсах". Моя скорая на расправу мамочка категорически отказывалась принимать всерьез факт, что "ученого учить – только портить". За отсутствие авторитетов, академические задолженности и запах перегара мама называла меня "проститней", "стервью тонконогой", утверждая, что на уме у меня одни "смехуечки и пиздохаханьки", но ее крики по-прежнему не помогали.

Я презирала ее шашелью побитые коммунистические комплексы, а уж любоваться семейной версией Мухи-Цокотухи с полным отсутствием надежды на счастливый конец... Спасибо большое!

В глубине души меня, конечно, мучило чувство вины и порой, видя, как сладострастно отчим тиранит маму, мне хотелось презрев уроки христианских классиков, "врезать ему по чану, шоб не гавкал", забрать ее и отъехать в неизвестном направлении. Однако "неизвестное направление" располагалось за прояснившим свои семантические контуры бугром, и никто туда никого взять не мог.

Четыре года я, как в чаду, прожила пользуясь заимствованными мыслями, временно пустовавшими квартирами и, что греха таить, объятьями чужих мужей. Я порядком надоела себе самой, друзьям и родственникам, исчерпавшим лимит гостеприимства на многие годы вперед. Уже совсем недалеко грозно маячило страшное слово РАСПРЕДЕЛЕНИЕ, а мои поклонники, как перезревшие груши, падали в руки скромных обладательниц штампа с московской пропиской в паспорте.

Чтобы не загреметь в Сибирь по этапу, уже пройденному когда-то моей матерью, мне срочно нужно было решать свои запутанные личные дела. Меж тем, решать их я не умела.