Читать «Очерки и рассказы (1866-1880 гг.)» онлайн - страница 4

Сидя в классе, он видел те же полушубки и голые ноги, но для того, чтобы "не нажить неприятностей", трактовал о подлежащих, сказуемых, выслушивал басню "Осел и соловей", "Проказница-мартышка".

Неужели он забыл, что выучить эту басню, не понимаемую почти наполовину, стоило и времени, нужного на домашнюю помощь, и сального огарка, стоившего проклятий? Нет, он знал это, но "что за охота выслушивать…" и т. д. Кругом его за стенами в соседних классах раздавались возгласы его товарищей, заматоревших в процессе преподавания, основанном на том, чтоб "не нажить неприятностей". Певцов слушал это преподавание и был равнодушен к нему: он ведет свои дела и не имеет надобности до своих товарищей.

— Кроме видимых, вещественных глаз, имеет ли человек невещественные? — раздавалось за стеной.

— Человек имеет невещественное око.

— Которое называется?..

— Которое называется внутренним.

— Как?

— Внутреннее око.

— Садись! — Пономарев! Осязаем ли мы внутреннее око?

— Нет, мы его не осязаем.

— А оно само осязает ли внутренно предметы? то есть видит ли?

— Оно видит и осязает.

— Что именно?

— Невещественные предметы.

— Садись!

За другой стеной идут рассказы о том, чем замечателен Манчестер; о том, как Мамай разбил Донского "с тылу", причем беспрестанно слышатся слова "наголову"… "обратился в бегство"… "славяне, подобно германцам, а германцы, подобно славянам" — и проч. Но вот раздается звонок, Певцов стоит среди учителей: они просят у него папироску, расспрашивают о квартире.

— Да не пойти ли нам к Гаврилову? У него превосходная наливка.

— Нет, господа, — говорит Певцов.

— Да ведь в Москве пили же что-нибудь?

Певцов соображал: "Отчего же и в самом деле не пойти?"

И действительно шел, так, от нечего делать. Дорогою он видел, как ученик, отвечавший о внутреннем оке, тащил, весь потный, коромысло с ведрами воды; думал, что тяжесть этой ноши способна выколотить из него в одну минуту целые миллионы сведений вроде внутреннего ока, — и шел с товарищами дальше. Впрочем, он вежливо отвечал на поклон ученика, который, высвободив одну руку из-под коромысла, снял-таки шапку перед наставниками.

— Ну-ка, рюмочку! — говорят ему товарищи.

— Нет, я не стану.

— Да пили же в Москве-то? что за глупости!

Певцов думал: "что ж такое?" — и пил.

Но вот уже он выпил пять рюмок. Как это случилось, обстоятельно объяснить невозможно; достоверно известно только то, что, поднося себе рюмку за рюмкой, он думал: "что такое, если я… велика беда!" Через несколько времени он уже целуется с кем-то. "Что это за рожа?" — думает он, упираясь глазами в какую-то щетину, которая принадлежит обнимающему его человеку, и, убедившись, что это один из товарищей, автор внутреннего ока, думает: "а, это ты, подлец!" — и целует щетину.

"Эка важность! — думает он, совершая эту церемонию. — После злиться будет… чорт с ним!"

Откуда-то явилась гитара, началась пьяная песня. Оказывается, что Певцов знает эту песню, — и подтягивает; начинается другая — Певцов и другую знает. Между ним и товарищами рождается какая-то пьяно-дружественная связь, он уже не с отвращением, а почти добровольно слушает, как кто-то признается ему в любви.