Читать «Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.» онлайн - страница 34

Симферополь, 19 декабря 1919 г., 17.20

Хорошей иллюстрацией к учению Бергсона, по-моему, является вообще распределение существующих ученых на три категории:

1) для одних все ясно, вполне законченное мировоззрение — тупые, обыкновенные люди;

2) все неясно — чрезмерное развитие интуиции — фантазеры;

3) настоящие ученые — обширная область неясного, из которой постепенно, путем работы мысли, вырисовываются ясные и доступные рассудочному изложению картины.

В связи с прочтением речей и статей (Бера — большой реферат помещен в тетради № 7) у меня возникло несколько идей о научной трактовке географического распространения. По поводу рассуждений Копа о связи морфологических признаков с географической широтой возникает общая задача биогеографии: установление критериев функциональной зависимости признаков вида от его географического распространения, — задача в общем виде, вероятно, неразрешимая. Но, как примеры, приведенные у Копа (главное указано в тетради № 10), так и данные Бера (приникание к земле по направлению к северу), дают кое-какие намеки на возможность хотя бы частичного разрешения. Всего же интереснее в данном случае явления «гениус лоци». По Беру (стр. 54) защечные мешки существуют почти у всех старосветских обезьян и совершенно отсутствуют у новосветских. Очень интересно выяснить: защечные мешки у других животных (хомяки, белки и др. грызуны) ограничены ли также старым светом, или же нет: в первом случае это была бы какая-то особенная «старосветская мода». Те две статьи Бера, которые считаются предшественниками эволюционизма, с моей точки зрения, ничего ценного не содержат.

Ряд интересных мест из Бера приведен в реферате (7, 36) — об одноцветности предков морских свинок, цитата из устава Кенигсбергского университета (не квид нови инсит): хорошая апология духовного начала в жизни.

Симферополь, 18 января 1920 г.

Недавно имел разговор с Гурвичем о моих дальнейших работах. В общем дело идет из рук вон плохо. Я почти год сижу все-таки на одном месте и имею возможность, хотя и с величайшим трудом, работать в лаборатории, но моя работа о щетинках полихет не подвинулась ни на шаг: препаратов сделал, наверно, штук 50–60, но все пришлось выкинуть, настолько они неудовлетворительны. Гурвич указывал, что мне следует (как это он сделал приблизительно в моем возрасте) составить для себя изложение собственного кредо, тогда, он думает, я легко найду продуктивные темы, тема же о щетинках для меня потеряла в значительной мере свою заманчивость. В сущности у меня всякая лабораторная тема вызывает меньше увлечения, чем различное теоретизирование и теперь я считаю, что Филипьев был вполне прав, когда он относительно первой моей работы высказывал предположение, что там фактов будет немного, а главным образом «теоретише Бетрахтунген». Но и с теорией дело обстоит далеко не вполне благополучно: очерк мой о Бергсоне и его, так сказать, биологических приложениях, не встретил сочувствия даже у Гурвича, который считает, что от всего этого отдает натурфилософией доброго старого времени. Математика подвигается чрезвычайно медленно (я все еще не осилил первого тома Чезаре).