Читать «Дороги Фландрии» онлайн - страница 9

А отец все говорил и говорил, словно сам с собой, говорил об этом как бишь его философе который сказал что человеку ведомы лишь два способа присваивать себе что-то принадлежащее другим, война и торговля, и что обычно он выбирает сначала первый поскольку это представляется ему наиболее легким и быстрым а уж потом, но только когда обнаружит все неудобства и опасности первого, второй способ, то есть торговлю которая является не менее бесчестным и жестоким способом зато более удобным, и что в конечном счете каждый народ непременно проходил через обе эти фазы и каждый в свой черед предавал Европу огню и мечу прежде чем превращался в акционерное общество коммивояжеров как например англичане но что и война и торговля всегда были не чем иным как выражением алчности людей а сама эта алчность есть следствие первобытного ужаса перед голодом и смертью, поэтому-то убивать воровать грабить и продавать в сущности одно и то же простая потребность индивидуума вселить в себя уверенность, как скажем делают мальчишки которые нарочно громко свистят или поют чтобы придать себе мужества если приходится ночью идти через лес, и это объясняет почему хоровое пение наряду с умением обращаться с оружием или стрельбой по мишени входит в программу военного обучения поскольку нет ничего хуже тишины когда, и тут Жорж в бешенстве бросил: «Ну еще бы!», а отец все так же устремив невидящий взгляд на чуть трепещущую в сумерках осиновую рощицу, на ленту тумана медленно сползавшую на дно долины, окутывая тополя, на холмы погружавшиеся во мрак, спросил: «Что это с тобой?» а он: «Ничего ровным счетом ничего Просто нет желания без конца выстраивать слова и еще слова и еще слова В конце концов может и с тебя тоже хватит?» а отец: «Чего?» а он: «Да этих разглагольствований Нанизывания этих…», и внезапно умолк, вспомнив что завтра уезжает, сдержался, отец теперь молча смотрел на него, потом отвел взгляд (трактор уже закончил работу и пыхтя проползал позади беседки, в густой темноте под деревьями выделялось одно только светлое пятно рубашки арендатора взгромоздившегося, взобравшегося на высокое сиденье, скользившее, ни к чему не прикрепленное, призрачное пятно, удалявшееся, исчезнувшее за углом риги, вскоре шум мотора заглох, и тогда все затопила тишина); он уже не мог разглядеть лицо старика, различал только какую-то смутную маску повисшую над огромной расплывчатой массой тяжело осевшей в кресле, и думал: «Да ведь у него горе и он старается скрыть его тоже придать себе мужества Оттого-то он столько говорит Ведь ничего другого в его распоряжении и нет только это тяжеловесное упрямое и педантичное легковерие — скорее даже вера — в абсолютное превосходство знания добытого через то что написано, через эти слова которые его собственный отец простой крестьянин так и не научился расшифровывать, и поэтому придавал им, наделял их некой таинственной, магической силой…»; голос его отца, как бы отзвук той грусти, того неуступчивого и нерешительного настойчивого желания с которым тот пытался убедить себя самого если не в пользе или правдоподобии того что он говорил, то хотя бы в пользе верить в пользу того что говорит, упорствуя в этом для себя одного — как свистит ребенок в темноте пробираясь через лес, — голос этот и сейчас еще доходил до него, но уже пе в темноте беседки не в застойном зное августа, гниющего лета когда что-то окончательно и бесповоротно протухало, воняло уже, разбухало точно кишащий червями труп и в конце концов подыхало, оставляя после себя лишь жалкие отбросы, груду смятых газет в которых давно уже нельзя было ничего разобрать (даже букв, таких знакомых знаков, даже крупных сенсационных заголовков: разве что пятно, тень чуть более серую на сероватости бумаги), теперь они (голос, слова) долетали в холодной тьме где казалось с незапамятных времен бесконечно растянулась длинная вереница невидимых лошадей на марше: словно бы его отец все это время не переставал говорить, Жорж поймав на ходу одну из лошадей вскакивал в седло, так словно просто поднялся с плетеного кресла и сел верхом на один из призраков бредущих по дороге с бесконечно давних времен, а старик все продолжал говорить обращаясь к пустому креслу и в то время как сам Жорж все удалялся, исчезал, упорствовал одинокий голос, носитель пустых и бесполезных слов, сражался пядь за пядью против того что кишело наполняло осеннюю ночь, затапливало ее, погребало в конце концов под своим равнодушным державным топотом.