Читать «Дороги Фландрии» онлайн - страница 130
Клод Симон
А Жорж: «Да. Да. Да. Но…» (в тот промежуток времени когда писались оба эти портрета, она чуть раздобрела, другими словами приобрела ту сладостную округлость форм, вроде бы расцвела, как то часто бывает с молоденькими девушками после замужества, возможно даже чуть — чуть отяжелела, но весь ее облик излучал — в этом костюме бывшем как бы отрицанием костюма, другими словами в простом платьице, другими словами в простой рубашечке, и к тому же полупрозрачной, так что она казалась полуголой, с нежными грудками как бы предлагающими себя еще подчеркнутыми лептой и почти целиком вырвавшимися из плена тончайшего шелка цвета пармской розы — нечто бесстыдное, пресыщенное и торжествующее, с тем невозмутимым изобилием чувств и души равно умиротворенных и удовлетворенных — и даже объевшихся — и еще эта небрежная, простодушная, жестокая улыбка, которую можно видеть на некоторых портретах женщин той эпохи (но возможно это было лишь следствием моды, стиля, сноровки, умения, приспособленчества художника привыкшего изображать одной и той же кистью или одним и тем же сладострастным карандашом и честных матерей семейства и похотливых одалисок томно раскинувшихся на подушках в турецкой бане?) с гибкой шеей, с горлышком голубки, и весьма возможно что вовсе там не была изображена одна и та же женщина, чуть суше, чуть чопорнее, жеманнее, туго затянутая в корсет из китового уса и разубранная колючими холодными драгоценностями, позировавшая художнику в тяжелом платье с фижмами, Жорж подумал: «Да, похоже что, в этот промежуток времени, она обрела свободу, похоже, его смерть помогла ей…»), и снова услышал голбс Блюма (насмешливый, громкий, даже язвительный, но, казалось, ни к кому в сущности не обращенный, разве что к донышку миски, с которой он казалось разговаривал, вел диалоги, беседовал деликатно, с нежностью, и Жорж уже не в первый раз задал себе вопрос до какой степени может исхудать человек и при этом не исчезнуть пе быть просто стертым с лица земли пе взрывом а чем-то как раз противоположным взрыву: всасыванием внутрь не только кожи, но и всей плоти, шедшим изнутри заглатыванием, ибо Блюм дошел теперь до худобы воистину пугающей, глаза провалились, кадык заострился, чуть не прорывая кожу, его насмешливый голос и тот казался как бы бесплотным когда он говорил:) «Но ие было ли у него случаем какого-нибудь другого изъяна, кроме его женевских идей, ну какого-нибудь скажем постыдного, прирожденного недостатка? Не был ли и ои тоже хромым, или косолапым, или еще что — нибудь в том же роде: в те времена такое часто бывало у благородных маркизов, епископов-ренегатов или посланников. В конце концов ты видел его только па картипе и то до пояса с охотничьей двустволкой через плечо, как у того колченогого Отелло из поселка. Может и он тоже хромал. Очень даже просто. Поэтому-то у него и был комплекс, который…», а Жорж: «Очень возможно», а Блюм: «А возможно у пего просто были долги, возможно какой — нибудь местный еврей всеобщее пугало накрепко забрал его в руки с помощью векселей. Благородные сеньоры, да было бы тебе известно, всегда жили долгами. Их главным образом воодушевляли чистые и великодушные чувства но ничего иного кроме долгов они делать не умели, и не создай Провидение для их потребы еврея-ростовщика со скрюченными пальцами они разумеется не могли бы совершать великих деяний, разве что того рода подвиги о которых с гордостью разглагольствуют потомки, ради благородного жеста, дабы поразить друзей и знакомых, ради престижа, традиции, ради того чтобы через полтораста лет один из его праправнуков отправился на войну прихватив с собой того — слугу что ли или выполнявшего роль слуги, — который оседлал, покрыл его супругу ни дать ни взять как кобылу какую-нибудь, и прожили они бок о бок всю осень, и всю зиму, и даже половину весны ие обменявшись ни словом (за исключением тех случаев когда речь шла о захромавшей лошади или о деле касавшемся непосредственно службы) так что в конце концов они оба оказались, и один по-прежнему верно следуя за другим, точнее одному удавалось заставить верно следовать за собой другого, по той дороге где, по твоим же словам, была уже не войпа, а прямое убийство, резня и где любой из пих двоих мог бы запросто прикончить другого выстрелив из ружья или из револьвера, причем никому не пришлось бы за это отвечать, и они даже, опять-таки по твоим словам, пе разговаривали друг с другом (возможно просто потому что не испытывали в том нужды ни тот нп другой: наверняка это было ие столь уж сложно), держась друг от друга на известной дистанции как то и подобало и по их чину и по соответствующему социальному положению, как два чужих человека, даже в том заднем дворе деревенского кабачка где он поставил вам по кружке весьма свежего пива примерно за пять минут до того как сам получил порцию пулеметного свинца, так словно бы он поставил вам стаканчик в жокейской пивнушке после выигранной скачки, поэтому вполне может статься что из продырявленного его тела не кровь хлынула а брызнуло пиво, может ты бы сам это заметил если бы хорошенько пригляделся, конная статуя Командора мочившегося пивом, превращающаяся в целый фоптан фламандского пива на пьедестале из…», по монолога своего он даже не закончил, единственное что теперь его заботило, что яростно завладело им это выскабливать остатки горького, тошнотворного супа, с металлическим привкусом со дна своего котелка, и Жорж молча глядевший на него теперь, так сказать, сзади видел его склоненную над котелком голову, две жилы идущие от затылка как две натянутые, резко выступающие веревки, а его голос его губы вещали теперь снизу, если так можно выразиться, в дне котелка: «Как должно быть здорово иметь в своем распоряжении столько свободного времени что его можно терять зазря, как это должно быть здорово иметь в своем распоряжении столько времени что самоубийство, драма, трагедия превращаются в своего рода изящнейшее времяпрепровождение», и добавил: «Но у нас в доме всегда было слишком много дел. И жаль. Никогда я не слышал разговоров о столь утончепных и живописных происшествиях. Теперь-то я понимаю что это пробел нашего семейства, прискорбное отсутствие вкуса, и вовсе не потому что не нашелся бы один или два а возможно и десяток Блюмов которые в один прекрасный день не попытались бы поступить точно так же, но несомненно просто они не улучили свободной минутки, подходящего мига и несомненно думали при этом Успею мол завтра, и откладывали свой замысел со дня на день потому что завтра снова приходилось вставать в шесть утра и тут же приниматься шить или кроить или таскать тюки сукна завернутые в кусок черной саржи: после войны ты непременно заглянешь ко мне, я тебя проведу по нашей улице, первым делом там находится лавка выкрашенная по фасаду охрой под дерево а на витрине вверху на черном стекле золотые буквы: