Читать «Поход на Кремль. Поэма бунта» онлайн - страница 37

Думая об этом, Тамара не слышала, как продолжали препираться Челобеев и Холмский.

– Хорошо, – кричал Челобеев. – Одни хоронят, другая ребенка несет, а вы-то что тут делаете?

– Может быть, вам наплевать на чужое горе, а нам не наплевать! – ответил Холмский.

Остальные топтались, не зная, что делать, предоставив все решать двум людям. Хотя Бездулов, любитель истории, которого на солнышке разморило, поглядывал на гроб и почему-то представлял вместо него стенобитное орудие, бревно, которым разбивали ворота вражеских городов – правда, ворот тут нет, а то можно бы попробовать…

Тамара Сергеевна, словно очнувшись, огляделась.

– Да, – сказала она. – Туда. К отцу.

И пошла на щиты омоновцев.

Уперлась в них и сказала:

– Вы чего это? А ну-ка, отойдите!

И они расступились, потому что не могли не расступиться.

Тамара Сергеевна пошла дальше, к пологому бронированному скосу передней части бронетранспортера, на котором находился Челобеев.

И тут же кто-то ее подсадил, а кто-то спереди подал руку.

А помогал сойти на другую сторону уже сам Челобеев.

За Тамарой Сергеевной проникли и другие, а остальные, поднаперев, просто отодвинули бронетранспортер, а потом потеснили и другие машины (было ведь тут уже больше тысячи человек) – и отправились дальше.

Челобееву ничего не оставалось, как отдать приказ передислоцироваться, обходными путями обогнать колонну и опять перегородить ей путь – желательно до Большой Якиманки. То есть не желательно, а обязательно: в крайнем случае, если не остановить, то перенаправить на Садовое кольцо, если же вступят уже на Якиманку, дальше, страшно подумать, Большой Каменный мост, Боровицкая площадь, Кремль. Странное при этом дело: Челобеев поймал себя на мысли, что хочет это увидеть. То есть то, как толпы подойдут к Кремлю. Не потому, что он был противник режима, не потому, что хотел совершить подвиг на глазах у высшего начальства, нет, ему просто было интересно. Человеческая любознательность – самая загадочная вещь на свете. Однажды, когда Челобееву было лет двенадцать, он стоял зимой на крыше трехэтажного дома, куда зачем-то забрались с пацанами (то есть что за вопрос зачем? – интересно!), он стоял, в серой заячьей шапке, в штанах с начесом, в валенках с галошами, в пальто на вате с разномастными пуговицами, он стоял на краю, смотрел вниз, где в ту зиму намело сугробов до второго этажа, и думал: проткну сугроб до земли, если прыгну, или не проткну? Можно, конечно, разбиться, но как зато удивятся пацаны, когда он это сделает! И он прыгнул, сломал одну ногу, что чуть не помешало ему потом пройти медкомиссию и поступить в военное училище. Другой случай, тоже в детстве: увлекался выжиганием по дереву и вот выводил узор на фанерке по сведенному через копирку рисунку (какой-то тигр, кажется, а еще таким образом любили рисовать Есенина с трубкой), подошел и сел младший братик, наблюдал. И Челобееву неожиданно захотелось ткнуть выжигалкой (настоящая, электрическая, подарок отца, а до этого выжигал шилом, грея его на газе в кухне) в руку братику. И ведь любил его, никакого зла на него не имел, жестоким не был, когда бабка поручила котят утопить, орал и рыдал, отказался, но вот захотелось, хоть ты режь. Почему? Да ни почему, а просто – интересно, что будет. Как братик заорет, как мать заругается. И он ткнул, и братик заорал, и мать заругалась. Он потом помирился и с братиком, и с матерью, но осталось какой-то нелепое чувство исполненного долга. Но есть долги другие, серьезные, не перед собой, а перед государством. Поэтому Челобеев распоряжался техникой и живой силой умело, оперативно, делая все максимально возможное, чтобы успеть перекрыть проспект в районе Садового кольца.