Читать «Завоеватель Парижа» онлайн - страница 69

С лица Пушкина вмиг слетела улыбка. Граф же продолжал:

— Я вполне допускаю, что при Петре Великом, в связи с проводимым им преобразовании России, табель о рангах могла иметь значение и пользу, но теперь-то она выродилась, она не только бесполезною, но даже и вредною, источником многих неудобств и злоупотреблений. Милый Александр Сергеевич, вы же числитесь по иностранной коллегии, вы же тоже чиновник, вы что не видите что главные посты находятся в руках недостойных выскочек?

Пушкин молча кивнул. Он был серьезен как никогда. Но Ланжерон даже как будто не смотрел в его сторону. Казалось, что мысли непроизвольно вспыхивают в нем и вырываются в виде огоньков пламени. Граф был в страшном гневе — в гневе на российскую административную систему:

— Эти писаки, вырвавшиеся из лакейской, без настоящего воспитания, без убеждений, без совести. Казнокрадство, взяточничество, разграбление беззащитных для них не может считаться преступлением. Более того, они убеждены, что именно так и нужно действовать. С самого детства эти люди привыкли к разным крючкам и интригам, к двусмысленному толкованию законов. Они посвящены во все тайны злоупотреблений и, достигая постепенно высших чинов, соединяют в своих руках главную часть администрации. Можно ли…

Тут Ланжерон, кажется, вспомнил о Пушкине — во всяком случае, он обернулся в его сторону и, не снижая интонации, довольно грозно продолжал: — От таких людей ожидать справедливости? Этот презренный люд имеет только одну цель — подыматься все выше в чинах путем разного рода мошенничеств и достигнуть благосостояния.

И потом сказал уже, прямо обращаясь к Пушкину:

— Вот что есть табель о рангах в действительности. Прямо так я и написал государю. При этом я отметил то, что, занимая одно из самых высоких мест в администрации, я могу вполне отчетливо судить о размерах подлости и безнравственности чиновников. Самое пылкое воображение не в состоянии выдумать то, что можно видеть на деле.

— Граф, но нужно быть не очень смелым, а отчаянно смелым, чтобы написать так императору.

— Любезнейший, — довольно холодно заметил Ланжерон. — Я брал Измаил. Бояться ли мне человека, который, как вы пишете, «в двенадцатом году бежал»?

Пушкин улыбнулся, но ничего не ответил. Ланжерон же продолжал, предварительно попросив, чтобы принесли еще бисквитов и чая:

— Я писал государю, что отмена табели о рангах есть единственное средство улучшения нравов служащих, единственное средство оздоровления российской административной системы. Это мера, может быть, и крутая, но неизбежная. Но как выяснилось, император, имеющий репутацию реформатора, панически боится перемен. Он не желает знать об истинном положении вещей, а оно катастрофическое, мой юный друг. Я это вижу каждый день и страдаю, что не в моих силах изменение сложившейся системы. Кажется, единственное, что меня может успокоить, — это отставка, хотя я себя и чувствую полным сил. Ладно, примемся за чай, а то мы что-то совсем забыли о нем.