Читать «Человек — венец эволюции?» онлайн - страница 13

Мутации в сумме подобны рассыпавшемуся типографскому шрифту?

Но можно показать, что «рассыпанный шрифт» складывается в «связный текст» хотя и случайно, но не сразу, а в ходе последовательных операций: отбираются простейшие логичные структуры (как бы легко произносимые слоги: па, ут, де…), отметаются естественным отбором неудобные сочетания (как бы непроизносимые: рщт, нмвт…); «гармоничные» сочетания далее соединяются между собой во все более сложные (ут+ро, ма+ма…) и так далее…

Словом, правоверному дарвинисту есть чем парировать. Но мы тут же обрушили бы на него очередную лавину вопросов — прежде всего логических, не связанных напрямую с уровнем современных знаний.

Если тот же слоновий хобот является в некотором роде высшей стадией кабаньего пятачка, то почему же нет переходных форм? Почему живая природа представлена не плавно перетекающей из одной формы в другую, более совершенную, а наоборот, дискретными, изолированными, нерушимыми биологическими видами?

Почему вообще палеонтологи не находят в ископаемых остатках промежуточных форм, если природа, по Дарвину, постоянно экспериментирует, ошибается и отбрасывает все неудавшееся? Эволюция жизни налицо, а следов постепенного изменения, развития никаких. На всяком производстве, (тем более если речь идет о методе «проб и ошибок») горы брака. Где они в данном случае?..

Если отобранные природой «двухбуквенные сочетания» складывались друг с другом в «четырехбуквенные» с очередным последующим естественным отбором, то есть постепенно, то как же быть в этом случае с наглядными быстрыми изменениями — с той же акселерацией?

Если «сильный пол» несет потомкам приспособительную изменчивость, как же обходятся без него многие растения и беспозвоночные, даже некоторые позвоночные животные (найденные виды ящериц)? Партеногенез, девственное размножение, происходит вовсе без участия самцов, а ведь встречается он, как видим, и у сложноорганизованных форм…

Ответ на один вопрос ставит все новые вопросы. И выход появляется лишь тогда, когда возникает некая более общая теория, вовсе не отменяющая естественный отбор, борьбу за существование, но открывающая вместе с тем какие-то пока смутно угадываемые нами фундаментальные основы жизни. Для появления такой обобщающей теории уже есть предпосылки. Мы на исходе XX века уже многое знаем и даже умеем: вспомним хотя бы генную инженерию — оперативное вмешательство в молекулярные наследственные структуры. Но далеко не все понимаем. Мы похожи на ребенка, свободно щелкающего выключателем, зажигающего и гасящего свет, но не понимающего, что при этом происходит.

Что это будет за теория, мы пока не знаем. Но с большой долей вероятности можем догадаться, в какой «системе координат» она примется рассматривать феномен жизни. Ламарк, дитя самоуверенной эпохи Просвещения, склонной сложное тут же сводить к простому, рассматривал живой организм, по сути, как механическую систему. Отсюда и чрезвычайная роль в его рассуждениях внешних факторов (высота деревьев способствует вытягиванию жирафьей шеи), упражнений, которые ведут будто бы не только к развитию органов, но и к передаче благоприобретенного фактора потомкам, тогда как бездействующий орган слабеет и атрофируется.