Читать «Том 15. Книга 1. Современная идиллия» онлайн - страница 7
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
— Вот бы где «годить»-то хорошо! Туда бы забраться, да там все время и переждать!
— Да, хорошо бы. При мне в течение трех часов только два первые стиха обработали. Вот видишь, обыкновенно мы так читаем:
А у Оленина (1831 г. in 8-vo) последний стих так напечатан:
Вот они и остановились в недоумении. Три партии образовались.
— Ужинать-то, по крайней мере, дали ли?
— Нет, ужина не было, а под конец заседания хозяин сказал: я, господа, редкость приобрел! единственный экземпляр гоголевского портрета, на котором автор «Мертвых душ» изображен с бородавкой на носу!
— Ну, и что ж?
— Натурально, все всполошились. Принес, все бросились смотреть: действительно, сидит Гоголь, и на самом кончике носа у него бородавка. Начался спор: в какую эпоху жизни портрет снят? Положили: справиться, нет ли указаний в бумагах покойного академика Погодина. Потом стали к хозяину приставать: сколько за портрет заплатил? Тот говорит: угадайте! Потом, в виде литии, прочли «полный и достоверный список сочинений Григория Данилевского» — и разошлись.
— Вот, друг, этак-то бы пожить!
— Да, хорошо! однако, брат, и они… на замечании тоже! Как расходились мы, так я заметил: нет-нет да и стоит, на всякий случай, городовой! И такие пошли тут у них свистки, что я, грешный человек, подумал: а что, ежели «Черная шаль» тут только предлог один!
Разговаривая таким образом, мы незаметно дошли до Невского, причем я не преминул обратиться всем корпусом к дебаркадеру Николаевской железной дороги и произнес:
— А вот это — результат пытливости девятнадцатого века!
Затем, дойдя до Надеждинской улицы, я сказал:
— Эта улица прежде Шестилавочною называлась и шла от Кирочной только до Итальянской, а теперь до Невского ее продолжили. И это тоже результат пытливости девятнадцатого века!
А дойдя до булочной Филиппова, я вспомнил, какие я да веча мысли по поводу филипповских калачей высказывал, и даже засмеялся: как можно было такую гражданскую незрелость выказать!
— А помнишь, какой мы давеча разговор по случаю филипповских калачей вели? — обратился я к Глумову.
— Не я вел, а ты.
— Ну, да, я. Но как все это было юно! незрело! Какое мне дело до того, кто муку производит, как производит и пр.! Я ем калачи — и больше ничего! мне кажется, теперь — хоть озолоти меня, я в другой раз этакой глупости не скажу!
— И прекрасно сделаешь. Вот как каждый-то день верст по пятнадцати — двадцати обломаем, так дней через десять и совсем замолчим!
Но когда мы дошли до площади Александринского театра, то душевный наш уровень опять поднялся. Вновь вспомнили старика Державина:
— А вот и сам он тут! — воскликнул я, указывая на пьедестал.
— А вот храм Талии и Мельпомены! — отозвался Глумов, указывая на Александрийский театр.
— А рядом с ним храм Момусу!
