Читать «Одинокая птица» онлайн - страница 8

Затем я вспомнила, как бросила матери: «Все-таки не надо меня обманывать». В этот момент у нее на лице появилось то особенное выражение, которое я у нее видела, когда отец, позвонив поздним вечером, предупреждал, что сегодня домой не вернется. Причем каждый раз после его звонков у нее был такой вид, будто произошло нечто невероятное, хотя, казалось бы, к подобным выходкам давно следовало привыкнуть. Не говоря ни слова, она выливала из чайника приготовленную специально для отца заварку, вытирала кухонный стол и удалялась в свою комнату. Иногда я слышала, как она плачет. И хотя она плакала в подушку, до моего слуха доносилось ее прерывистое дыхание. Наверное, она так и не сумела смириться с безответственным поведением отца.

Впрочем, не он один в нашей семье ведет себя недостойно. Я пыталась уличить мать во лжи, а не подумала, что мои слова причинят ей боль. Мне даже хотелось, чтобы она заплакала. И вот еще одна бестактность с моей стороны: я только что выбросила ее рассаду, а ведь она выращивала ее специально для меня, чтобы, наслаждаясь красотой цветов, я утешилась. Я же восприняла ее чистосердечный поступок как очередную уловку, призванную скрыть ее бегство из дома. Да, мать совершала ошибки в жизни, но все же, даже расстроенная, старалась подбодрить меня. Не припомню никаких упреков в свой адрес. В отличие от нас с папашей, она предпочитала плакать сама, нежели доводить до слез тех, кто рядом.

Тупо разглядывая горстку погибших цветов, я продолжала размышлять о моем сходстве с отцом. Оба мы — непоседы, не сидится нам на одном месте. Нетерпеливо начинаем барабанить пальцами по столу или раскачиваться на стуле. Мать отца, то есть бабушка Шимидзу, всегда ругает меня за неумение прилично вести себя. Своего сына, однако, она не критикует. Говорит, что мужчина может быть непоседой, а вот женщина — ни в коем случае. При этом сама бабушка — женщина очень нервная: когда пьет чай, постоянно теребит скатерть, хотя спину держит прямо. В общем, что касается воспитанности, то я унаследовала все черты своих предков по отцовской линии. Ничего не взяла от матери, с ее уравновешенностью и мягкостью.

— Мегуми! — прозвучал у меня за спиной голос Кийоши.

Он по-прежнему был в школьной форме, но уже без моего рюкзака. Широкие плечи так и ходили ходуном, он тяжело дышал: очевидно, бежал всю дорогу.

— Вот… рассада. Мама ее выращивала, а я выбросила, — объяснила я ему, сжав в руке комок грязи.

Кийоши стоял спиной к свету, поэтому я не видела выражения его лица. Он из породы молчунов. Может часами стоять, не проронив ни слова. Особенно если на душе у него тревожно.

Я разжала ладонь, и мутная жижа потекла по моим пальцам на землю. Кийоши как-то рассказывал мне, что самое раннее его воспоминание, связанное с детством, — это то, как мы сидим в песочнице, в церковном дворе, копаясь в горячем песке. Мы мирно играли, и вдруг я набрала полную горсть песка и швырнула ему в лицо. Сама я этого не помню, но рассказ Кийоши меня в свое время обрадовал. Ведь я старше его на целых пять недель — стало быть, мне и верховодить.