Читать «Новый Мир ( № 1 2000)» онлайн - страница 139

Об их встрече папа мне рассказывал позже в Париже, а Владимир Александрович Белле — еще в Петрограде. И оба одно и то же сказали: “Мы оба не знали, захочет ли он мне руку протянуть или нет...” И папа не знал, захочет ли Белле с белогвардейцем общаться, и Белле боялся, захочет ли папа с представителем большевиков. Встретились они очень дружески. Папа сообщил матросам и офицерам, что такое предложение (от Калинина) поступило, но никто, кроме одного маленького кораблика, вернуться не пожелал. И вот этот кораблик один уплыл, а остальные все ушли во Владивосток, и там их на металлолом распродали. А из вырученных денег всем матросам и офицерам поровну подъемные деньги раздали.

Папа поехал в Париж. Мама была уже очень плоха в то время, но все же успела получить первые известия от папы. Однако положение ее было безнадежное, и вскоре она умерла.

Все наши друзья уезжали. Был нэп, и открыли границу. Передо мной встал вопрос: ехать или не ехать... С одной стороны, мы находились еще под страхом “военного коммунизма”. С другой стороны, я уезжать не хотел никоим образом — от своей школы, где дружил со многими, был школьным старостой моего класса. (И остался им по сей день: когда я приезжаю в Петроград, весь класс собирается, и чуть что — ко мне за советом, за указаниями идут мои “школьники”.)

Была среди всех моих школьных подруг одна, которую я выделял больше других... Это тоже был вопрос... мне казалось тогда, что уехать — значит сломать жизнь. И бабушки очень не хотели, чтобы мы уезжали. Мне они ничего не говорили, но втайне, наверное, они против папы зуб имели, потому что все мужья были с женами, а папа жену оставил — и теперь она от чахотки умирает, а дети в воздухе висят... Ей, бедной, конечно, очень тяжело пришлось, моей маме... Но сказать “не поезжай” никто не сказал: “На твое усмотрение, ты уже взрослый человек, ты глава семьи, решай сам”.

И вот тут я мучился довольно долго... А с другой стороны, если я не поеду, папа, может быть, подумает, что мама на него обиделась за то, что он уехал. Они были настолько дружны, настолько любили друг друга, что мне не хотелось, чтобы у папы хотя бы мысль такая возникла. Мама гордилась его поступком, гордилась тем, что он выполняет свой долг офицера и служит за Веру, Царя и Отечество до конца.

И мы подали прошение в комиссариат, теперь это называется ОВИР.

— Вы что, к отцу едете?

— Нет.

Мы придумали такой трюк. Через какую-то оказию написали папиным друзьям, что надо найти какую-нибудь “иностранную тетку”, которая бы нам написала, что, узнав, что дети остались здесь круглыми сиротами, хочет взять их к себе на воспитание. Такую “тетку” папа нашел, и мы получили письмо-приглашение от какой-то “здравствуйте, я ваша тетя!”. Мы сразу поняли, что это папина тень и надо ехать... Бросать школу, бросать свою любовь, бросать кузин, бабушку... Не хочется, но, с другой стороны, папа есть папа... Тем более, что от Владимира Александровича Белле мы уже знали, как он переживает, что ничем помочь нам не может. Он, правда, стал через подставных лиц нам посылки АРА присылать (были такие американские посылки АРА). Причем сперва по одной, по две посылочки приходило, а потом в один прекрасный день получаем сразу десять посылок, причем не из Эстонии, как предыдущие приходили, а с Филиппинских островов, то есть оттуда, где он “шурует”. Это было шито белыми нитками! Мы не знали, брать или не брать... А с другой стороны, как не брать — в каждой посылке по десять банок сгущенки, значит, в десяти посылках будет сто банок! Двенадцать мешков риса, консервы всевозможные, сахар...