Читать «Новый Мир ( № 1 2000)» онлайн - страница 119

...Полетели вдруг, побежали сухим горошком слова “необходимость”, “случайность” — слова сорокалетних людей.

И робко поплыли слова, пятьдесят лет пролежавшие в памяти семидесятилетних, упрятанные от посторонних взоров: “мистический опыт”, “прозрение”.

16 апреля, Стромынка.

За темно-красным куполом диспансера открывалось голубое, яркое небо — той нарядной, слегка олеографической голубизны, какой бывает оно только в Москве и никогда не бывает в деревне, где нет городского резкого контраста между природой и неприродой, нет рамы для кусочков природы, как в городе.

27 мая. Отчетно-выборное собрание. Доклад Наровчатова.

...Если литература вызвала одобрение партии, значит, она его заслуживает.

...Первостепенные величины — Бунин, Куприн, Шмелев, Бальмонт.

...Необходимость антикапиталистического романа. Это самое уязвимое звено в нашей литературе (а Кочетов?..).

Иностранная комиссия разрабатывает практические меры для выполнения этой задачи.

...Рассказов мало, и эту прореху надо латать (почему?).

(Торжественно.) Перехожу к основным задачам организации.

2 июля. Опять статьи под названием “Бессмертие” прежде, чем замуровали, опять хотят уверить, что смерти нет, хотят, чтобы не успели расстроиться.

Похороны космонавтов

Келдыш — мягким, медовым голосом, интонации дьячка, обволакивание. Энергично, без реверансов, ни на кого не глядя (а Б. поглядывает на него — едва ли не подобострастно) говорит Шаталов. Под конец только с жестковатой интонацией: “Заверяем... будем и дальше”.

Терешкова стоит среди космонавтов как муза скорби, причесанная пышно, с проваленными глазами. ...Глаза двенадцатилетней дочери Добровольского.

Разговоры

9 июля. Взрослые женщины разговаривают как дети:

— Она меня не поняла. Люська и Нина — эти меня давно поняли, а она нет. ...Положит нога на ногу и говорит: “Я в этом году думаю строить курс совсем по-другому... Буду больше давать теории...” Люська и Нина ничего, а я, конечно, завелась. Я вообще от таких вещей сразу завожусь.

(Ей под сорок, обручальное кольцо на руке...)

13 июля. Во дворе Чистого переулка, на скамеечке. Несколько женщин в серых вязаных платках, повязанных точно так, как тридцать — сорок и более лет назад.

— ...А махотки наставят — кто топленое, кто какое.

— А теперь — что ты! — чашку чаю-то не дадут.

— ...Вот помреть кто — один несет, другой несет. ...Корова-то яловая, а то не отелится. Так все несут. У нас был острог — тюрьма — не знаю, цел ли уж — трехэтажный. И к Рождеству, и к Пасхе — кто яичко, кто творожку — всегда носили. А сейчас! Бывало, скажет мама — пойдем, обязательно надо снесть.

— ...Пойти чулки одеть — ногам-то холодно.

— ...Пока я не намажу — не усну.

— А у меня вроде ничего нет, нет ничего, а вот потянуться хоцца — так и сведет, как ремень сделается, я прямо заплачу.

— ...Вот так, дорогая моя.

— Лето... зима завьюжит — и не выйдешь.

Вы ныряли в длинную, как тоннель, прохладную и грязную подворотню — и в узком тесном дворе прямо на вас вылезали огромные, старые, высоченные, буйно облитые июньской листвой московские тополя и липы.