Читать «Трагедия казачества. Война и судьбы-4» онлайн - страница 118

Авторитетное суждение писателя утешило меня. Честно признавшись себе в своей неспособности одолеть текст книги от корки до корки, я выбрал другой путь. Из помещенного в конце книги указателя имен, географических и этнических названий я выписал все страницы, где говорилось о «большевизме», «русских», «славянах» и «евреях». Для моих целей этого было достаточно.

Прочтение отобранных страниц с корнем вырвало мои последние иллюзии о предполагаемой неосведомленности Гитлера, о злоупотреблениях властью его подручными на Востоке. Нет, не было никаких перегибов власти на местах. Все, что мне представлялось обусловленным ожесточением войны, эксцессами, злой волей присланных из Берлина партийных комиссаров и не в меру ретивых военных администраторов, оказалось в действительности кропотливым осуществлением в жизни главных положений основного идеологического документа германского национал-социализма, автором которого был сам Гитлер.

Это был один из немногих случаев, когда советская пропаганда, которой мы привыкли не верить, не лгала. Да, гитлеризм нес народам России колониальное порабощение, национальное и культурное унижение, ставил своей целью превращение славян в послушный германским господам двуногий рабочий скот, который в случае строптивости можно и должно уничтожать для острастки других.

В итоге к концу 1943 года я принял решение не делать ничего, что могло бы способствовать победе гитлеровской Германии. Нет, я не произвел переоценки ценностей и не отдал предпочтения сталинскому режиму, как к «своему» меньшему злу. Нет, мне не приходило в голову искать путей искупления моей «вины» перед «Родиной». Перед ней я никакой вины не ощущал, и победа Сталина оставалась в моих глазах не меньшим злом моего народа, чем победа Гитлера.

Вместе с тем психологически такая установка на «выход из игры», на радикальное безоговорочное отвержение обоих сторон, могла иметь для меня только один конечный результат — мою смерть от руки победивших большевиков. Я начал сознательно подготавливать себя к такому концу, и мне действительно удалось выработать в себе «презрение к смерти» и полную невозмутимость при мысли о ней. Ничто при этом не указывало в моем внешнем поведении на происходившие во мне внутренние перемены, если не считать моей неприличной выходки с «Песней о Стеньке Разине» на рождественском товарищеском вечере.

События между тем шли, как всегда, своим чередом. В конце февраля я почувствовал себя очень плохо, и меня направили в больницу военгородка. Что со мной было на самом деле, трудно сказать. Главный врач больницы, пожилой с проседью оберштабсартц, что соответствовало званию полковника, осмотрел меня и установил тяжелую простуду. Лично я предполагаю, что это были первые признаки туберкулеза легких, который свалил меня годом позже. Меня положили в просторную светлую палату, в которой, кроме меня, было человек пять солдат и один унтер-офицер. Я мог наслаждаться кроватью с настоящим матрасом, свежим постельным бельем и сердечным уходом участливых медсестер. Главному врачу я почему-то полюбился. Но фамилию мою ему было трудно запомнить, и он называл меня привычным именем Кривой Рог. В течение января и в начале февраля вокруг этого города шли тяжелые бои, он ежедневно упоминался в сводках Верховного Командования и на некоторое время вошел в оборот немецкого языка.