Читать «Разорванный август» онлайн - страница 133
Чингиз Акифович Абдуллаев
– Мне уже передали эту информацию, – подтвердил Крючков, – я жду официального пресс-релиза из Кабинета министров о состоявшемся там совещании.
Еще через час ему наконец привезли это сообщение. Он читал его с чувством удовлетворения. Практически все выступающие высказались в поддержку ГКЧП. Это сообщение было сразу передано в газеты, которые не были закрыты. Крючков также распорядился переслать эту информацию всем членам созданного Комитета. Наступил вторник – двадцатое августа.
«Президент Франции Ф. Миттеран предупредил новое советское руководство, что его будущее зависит от того, будут ли продолжены начатые Горбачевым реформы. Миттеран отметил, что неоднократно делал заявления с призывами помогать Горбачеву, поскольку перестройка – хрупкий процесс. Миттеран процитировал письмо, полученное от Горбачева, который писал о «трудностях и опасностях, существующих прежде всего на нынешнем этапе реформ».
«Либерасьон», 1991 год
«Возвращения Михаила Горбачева к своим обязанностям президента страны потребовал канцлер Германии Гельмут Коль. Аналогичное требование высказал и министр иностранных дел Великобритании Дуглас Хэрд».
Сообщение ДПА
«Президент США Джордж Буш заявил, что Соединенные Штаты будут продолжать поддерживать стремление Бориса Ельцина и российского руководства к восстановлению М. Горбачева как конституционно избранного руководителя страны».
Сообщение ЮПИ
«Министр иностранных дел Канады Барбара Макдугалл заявила: «Мы, безусловно, хотим видеть господина Горбачева и получить заключение независимой экспертизы о состоянии его здоровья. И мы рассчитываем на обеспечение безопасности ему и его семье».
Сообщение «Рейтер»
«Кровопролитие в Москве приведет к возникновению очень тяжелой ситуации и серьезно повлияет на отношения СССР с НАТО и отдельными западными странами», – заявил Генеральный секретарь НАТО Вернер. Он отметил, что те, кто сейчас оказался во главе Советского Союза, проиграли еще до того, как приступили к выполнению задуманного. Они даже не знают, как справиться с экономическими и политическими проблемами, стоящими перед СССР. Силой же руководить такой страной просто невозможно».
Сообщение Би-би-си
«После отъезда визитеров он поговорил с женой, а затем прошел в свой кабинет, сел в кресло и задумался. Конечно, он понимал, что они правы. Под влиянием обстоятельств и своих оппонентов, особенно Ельцина, он вынужден был согласиться на проект Союзного договора в том виде, в каком его согласовали с руководителями республик. Возможно, правы Павлов, Бакланов, Шенин, даже Анатолий Лукьянов, когда говорят ему о недостатках этого договора. Но другого просто нет. А если не подписывать, то распадется государство, которое и без того функционирует с огромным трудом. Если бы Валентин Павлов не был таким несговорчивым и упертым человеком, возможно, его следовало бы оставить. Этот упрямый и настырный финансист сумел меньше чем за полгода каким-то непостижимым образом остановить сползание экономики и стабилизировать ситуацию. Но при этом вызывал непонятное раздражение у многих руководителей республик, конфликтовал даже с членами своего правительства и не стеснялся возражать президенту страны при посторонних.
Конечно, его все-таки надо поменять, и Назарбаев был бы наиболее удачной кандидатурой. Горбачев не хотел признаваться даже самому себе, но именно шесть мусульманских республик все время были его стратегическим резервом, которые при всех потрясениях и склоках неизменно оставались на его стороне. Даже после того как в Киргизии прошли демократические выборы, и там, отстранив коммунистов от власти, президентом стал бывший руководитель Киргизской академии наук Аскар Акаев. Все шесть республик поддерживали проект Союзного договора и готовы были его подписать. Назарбаев будет идеальной кандидатурой на должность премьера, еще раз подумал Горбачев.
Но пока главное другое: что будет завтра? Поздно вечером он позвонил и поговорил с Аркадием Вольским, а после ужина снова прошел в свой кабинет. Разговор с приехавшими не шел у него из головы. Конечно, они попробуют объявить о чрезвычайном положении. Странно, что Болдин приехал с ними. Он верил Валерию больше всех остальных. А оказалось, что он готов поддержать кампанию против самого президента, видимо, придется менять и его. Горбачев поднял трубку и с удивлением обнаружил, что телефон не работает. Другой аппарат тоже не работал. В его кабинете стояли пять разных телефонов – с линиями правительственной связи, космической, стратегической. И они по определению не могли отключиться все разом.
Он все понял, но еще не хотел верить до конца в случившееся. Вышел из кабинета, прошел в гостиную, где был обычный городской телефон, и поднял трубку. Он тоже не работал. Михаил Сергеевич нахмурился – это уже похоже на заговор, – и громко позвал жену. Раиса Максимовна вошла в комнату и по его лицу поняла, что произошло нечто невероятное.
– У нас отключили все телефоны, даже правительственные и линии космической связи, – сообщил Горбачев.
– Как они посмели! – возмутилась жена.
– Решили, что так будет правильно, – мрачно произнес он, – чтобы я не мешал им вводить чрезвычайное положение. Не понимают, что люди их не поддержат.
Горбачев вызвал дежурного офицера:
– Где Медведев?
– Улетел вместе с генералом Плехановым, – доложил офицер.
– Идите, – отпустил его президент, не глядя на жену.
– Мне всегда не нравился Медведев, – выходя в другую комнату, бросила она.
В этот вечер Горбачев лег позже обычного. В доме было непривычно тихо, не раздавалось никаких телефонных звонков. Утром он включил телевизор и услышал о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению и обращение членов ГКЧП. Более всего его возмутило заявление Лукьянова, фактически поддержавшего требования всех остальных. И еще он услышал о своей болезни и неспособности исполнять обязанности президента. По другому телевизору эти новости смотрела Раиса Максимовна. Она вошла в его комнату с изменившимся лицом и тревожно сказала:
– Они хотят тебя отстранить. Ты понимаешь, что это значит? Им придется рано или поздно показать тебя всему миру. И ты должен быть по-настоящему больным.
Горбачев начинал понимать. Неужели они пойдут на подобное? Он попросил узнать, какие радиоприемники есть на даче. И через полчаса ему принесли довольно мощный приемник, лежавший в подсобном помещении. Теперь можно было слушать не только «Маяк», но и западные голоса – «Свободу», «Голос Америки» и Би-би-си на русском языке.
Раиса Максимовна распорядилась, чтобы кухня больше не принимала никаких продуктов, и они пользовались только тем, что было уже заготовлено на их даче. Когда привезли новую партию продуктов, охранники вернули их обратно, оставив только фрукты.
Утром на горизонте появились патрульные катера пограничной береговой охраны. Он знал, что пограничники подчиняются Крючкову, и, вызвав дежурного офицера, потребовал передать свое требование о восстановлении связи и вызове его личного самолета. Офицер передал все по инстанции. Ответом было молчание.
Вечером Горбачев позвал зятя и записал на старую камеру свое обращение. В нем он подчеркнул, что находится в полном здравии и фактически отстранен группой высших руководителей от исполнения своих обязанностей. Кроме того, сделал четыре различных текста о своем здоровье и положении в Форосе, надиктовал один и тот же текст четырежды. Зять и дочь разрезали пленку на четыре части. Одну передали водителю, привозившему продукты, который должен был доставить ее в Киев. Пленка оказалась в КГБ. Вторую попытались передать через офицера, знакомая которого работала в местной больнице. Пленка оказалась в КГБ. Третью увезла с собой одна из стенографисток, которым приказали покинуть дачу на следующей день. В Москве пленку изъяли. Она тоже оказалась в КГБ. Четвертую привезет в столицу сам Горбачев.
Спустя много лет после происшедших августовских событий уже вышедший в отставку Ельцин убежденно скажет, что Горбачев знал все детали подготовленного Указа о Государственном комитете по чрезвычайному положению. Более того, знал, кто в него вошел и какими методами они будут действовать. Ельцин даже не понял, о чем именно он говорил. В пылу полемического задора пытаясь уличить Горбачева в двуличности, он фактически признал, что все слова о заговорщиках, пытавшихся отстранить Горбачева от власти и взять ее в свои руки, были невероятной ложью. Имя Горбачева в августе девяносто первого использовалось российскими политиками как таран якобы для защиты демократии и свободы, тогда как на самом деле это были обычные аппаратные игры, и все документы готовились задолго до девятнадцатого августа. Но это уже мало кого интересовало. Конечно, Горбачев знал о введении чрезвычайного положения и понимал, чем это может закончиться. Но правда состоит и в том, что в последний момент он дрогнул и в силу своего характера отказался визировать документы, что и привело к августовским событиям, когда члены советского руководства были вынуждены объявить его нетрудоспособным.
Девятнадцатого, поздно вечером, Горбачев услышал сообщения о выступлении Бориса Ельцина на танке, о пресс-конференции членов ГКЧП, когда Янаев назвал его своим другом, и о состоявшемся заседании Кабинета министров СССР. Ничего еще пока не было ясно. Ближе к вечеру из Фороса уехали почти все работавшие здесь сотрудники, прикрепленные работники, большая часть охранников, даже секретари-стенографистки. На даче осталось только тридцать два человека.
Поздно ночью двое офицеров попросили разрешения войти к Горбачеву. Он разрешил. Они объявили, что берут на себя охрану президента и его семьи, в том числе и от своих непосредственных руководителей. Горбачев был тронут – эти парни готовы были умереть за него. Он пожал обоим руки.
Оставшиеся тридцать два человека распределились на смены, твердо решив защищать президента в случае опасности, которая ему может угрожать. Следующая ночь была самой тревожной и самой долгой. Раиса Максимовна почти не спала; она поняла, что все может закончиться в лучшем случае отставкой ее мужа, а в худшем – его физическим устранением. Из Москвы приходили сообщения о колоннах танков, появившихся на улице. Ее потрясали даже не танки. Она тоже слышала о создании ГКЧП, о членах этого Комитета, о заявлении Лукьянова, о приезде сюда Шенина, Варенникова и Болдина. Получалось, что в ближайшем окружении Михаила Сергеевича не оказалось ни одного человека, способного поддержать его в этот сложный момент. Никого, кроме российского руководства, которое решительно выступило против ГКЧП. Правда, супруга понимала, что демарши и акции протеста российского руководства и самого Ельцина связаны не столько беспокойством за жизнь и судьбу Горбачева, сколько с осознанием своей незащищенности в случае крушения общесоюзного президента.
Двадцатого утром Михаил Сергеевич снова потребовал предоставить ему связь и самолет. На него уже давила эта обстановка молчания. И он испытывал все большее беспокойство за жену, которая практически не спала в эту ночь. А по зарубежным радиоканалам продолжались сообщения о митингах и демонстрациях в Москве и Ленинграде, о сложном положении в республиках, о протестах в Прибалтике. Би-би-си рассказала в своем репортаже о приезде в Москву всемирно известного музыканта Мстислава Ростроповича. Было понятно, что в любой момент может пролиться кровь, если будет принято решение штурмовать Белый дом.
Вечером двадцатого Горбачевы ужинали всей семьей. Девочки испуганно смотрели на осунувшуюся бабушку, на непривычно молчавшего дедушку. Более всего их удивляли неожиданно замолчавшие телефоны, которые до этого звонили практически постоянно. Горбачев не мог знать, что в далеком Лондоне баронесса Маргарет Тэтчер позвонила советскому послу и предложила ему лететь в Крым, чтобы спасти Горбачева. На Западе начали вспоминать ужасную историю о расстрелянной семье последнего русского царя, которого убили вместе с женой, детьми, слугами и даже личным врачом. Ее вспомнили в одном из репортажей по Би-би-си, и это сообщение повергло в шок Раису Максимовну. Вечером Горбачев, уже не сдерживаясь, приказал немедленно передать в Москву о своем желании вылететь из Фороса. Он уже понимал, что с каждым часом его шансы на возвращение уменьшаются в геометрической прогрессии. Поздно ночью радиостанция «Свобода» озвучила заявление Ивашко, переданное Янаеву, с требованием немедленной встречи с Горбачевым. Это немного подбодрило и успокоило Михаила Сергеевича.
Утром двадцать первого августа пришло сообщение о погибших в Москве людях. Говорили о трех убитых, потом начали уточнять, что убитых может быть и больше. Все отмечали, что после первой крови уже трудно остановиться. К завтраку Раиса Максимовна не вышла. Внучки сидели испуганные. Горбачев сразу ушел в свой кабинет. Он еще не знал, какие именно изменения происходят в Москве. В этот день он уже не обедал. Судя по сообщениям всех западных радиостанций, из Москвы начали выводить танки и открылась сессия Верховного Совета России.
В два часа пятнадцать минут дня из Москвы вылетел специальный рейс, в котором находились Бакланов, Тизяков, Крючков, Язов. Через несколько минут, уже на другом самолете, в Форос полетели Лукьянов и Ивашко. Анатолий Иванович остался верен себе – он не захотел лететь в одном самолете с членами ГКЧП, словно отсекая себя от них, и выбрал в напарники вполне нейтрального Ивашко, который молчал два дня, пока наконец не стало явным поражение гэкачепистов, и только тогда он решился обратиться к Янаеву.
Но на дачу президента в Форос они приехали все вместе. Горбачев понял, что обстановка изменилась. Они приехали каяться. Но два дня не прошли даром. Он был обижен и зол на этих чиновников, посмевших так нагло и грубо вести себя в эти дни, и отказался принять первую четверку, заявив, что ему не о чем с ними разговаривать. После того как в Москве погибли трое парней, ситуация кардинально изменилась. Теперь прилетевшие члены ГКЧП были не просто заговорщиками, а людьми, виновными в убийстве «защитников демократии», как писали о погибших газеты, еще не зная всех подробностей. Михаил Сергеевич почувствовал себя гораздо увереннее. Все телефоны уже работали в прежнем режиме, а с горизонта исчезли корабли и катера пограничников.
Лукьянова и Ивашко он принял, но высказал им все, что он думал об их позициях. Ему еще хотелось верить, что хотя бы они оказались достойными своих высоких постов, правда, он сразу сказал Лукьянову, что был возмущен его заявлением и не понимал, почему Анатолий не собирает срочно Верховный Совет, чтобы потребовать освобождения президента. Ивашко он сказал примерно то же самое. Имея пятнадцать миллионов коммунистов, Ивашко мог действовать и более расторопно, тем более что все участники ГКЧП были членами ЦК и коммунистами. Ивашко подавленно молчал. Лукьянов пытался оправдываться. Он говорил о том, что собирался созвать Верховный Совет, о неправомерности действий членов ГКЧП.
– Ты должен был собрать Верховный Совет уже двадцатого августа, – разозлился Михаил Сергеевич, – а ты назначил сессию на двадцать шестое. Хотел выждать и посмотреть, что именно произойдет?
– Мы всегда так делаем, – все еще пытался оправдаться Лукьянов, – назначили сессию на первый рабочий день после выходных, на понедельник двадцать шестого. И я думал провести специальное решение Верховного Совета с осуждением действий членов ГКЧП.
Горбачев махнул рукой и отошел в сторону.
Через полтора часа в Форос приехала еще одна большая группа людей. Это были представители российского руководства: вице-президент Руцкой, премьер Силаев, личные друзья Горбачева и его советники – Примаков и Бакатин, а также целая группа народных депутатов РСФСР. Вместе с ними в самолете летел посланник французского посольства М. Песик, а также личный представитель Назарбаева, полпред Казахстана в Москве Темирбаев.
Они приземлились в аэропорту Бельбек. Их встречала «Волга» председателя Верховного Совета Крыма Багрова и два военных «уазика». Все разместились в машинах, чтобы отправиться в Форос. В самолете бравый Руцкой разрабатывал план вооруженного освобождения Горбачева из плена. Силаев вел себя как настоящий диктатор. На предложение Багрова позвонить на дачу и предупредить об их приезде охрану, Силаев резко оборвал своего собеседника: «Не будем звонить». Сейчас они оба пытались выглядеть большими демократами, чем все остальные. Силаев понимал, что Ельцин всегда будет помнить его бегство девятнадцатого августа из Белого дома, а Руцкой помнил, как смеялись над его стратегией защиты Белого дома, и хотел доказать свою профессиональную пригодность.
Но брать штурмом дачу им не пришлось. Ворота были раскрыты, и они спокойно въехали на дачу. Затем все вместе поспешили к Горбачеву. Первым шел Силаев. Они были знакомы уже много лет, еще с восьмидесятого года, когда Ивана Степановича назначили министром станкостроительной и инструментальной промышленности, а Горбачев работал секретарем ЦК. Затем Силаев перешел министром авиационной промышленности, а Горбачев был уже членом Политбюро. В восемьдесят пятом году Горбачев становится Генеральным секретарем ЦК КПСС, а Силаев – заместителем председателя Совета министров СССР. В девяностом году Горбачева избирают президентом страны, а Силаев становится премьером российского правительства. Сейчас они стояли и беседовали у дома, как два старых знакомых.
Раиса Максимовна заставила себя одеться и выйти к приехавшим. Увидев фактурного Руцкого, приехавшего в сопровождении автоматчиков, она испуганно спросила:
– Вы прилетели, чтобы нас арестовать?
– Нет, – ответил Руцкой, – мы прилетели вас освобождать.
Уже не сдержавшись, она заплакала.
Через некоторое время самолет с президентом взял курс на Москву, и поздно вечером Горбачев был уже в столице. Он сошел с трапа самолета в светлой куртке, и миллионы людей во всем мире увидели его в необычном наряде. Среди встречавших был министр иностранных дел страны Александр Александрович Бессмертных, который особенно суетился и радовался приезду Горбачева, все время помня о своей подписи, которую его заставили поставить. Он все еще надеялся, что ему удастся каким-то образом вывернуться, объяснить президенту, как он подписывал эти документы под нажимом остальных руководителей...
