Читать «Осенние мухи. Повести» онлайн - страница 25

Он щелкнул пальцами, подзывая проходившего по террасе портье.

— Мне нужен экипаж.

Когда фиакр остановился перед входом, М. встал, протянул Баранову руку:

— Забавно встретиться вот так…

— Просто невероятно…

М. вдруг расхохотался, спросил по-русски:

— А кстати… многие ли отправились на тот свет… «нашими молитвами»?.. Нашими заботами?..

— Какая разница? — Баранов пожал плечами. — Дело прошлое… Да и я больше не служу.

— Вполне справедливо… — откликнулся М. безразлично-усталым голосом. Он раскрыл свой большой черный зонт, наклонился, чтобы прикурить сигарету, и отблеск огня осветил впалые землистые щеки и темные беспокойные глаза. Курить он так и не стал — вдохнув пару раз дым, выбросил сигарету, тронул поля шляпы в знак прощания и уехал.

* * *

Леон М. умер в Ницце в марте 1932 года, в доме, где жил все последние годы.

Среди его книг был найден небольшой черный кожаный портфель, где лежала отпечатанная на машинке рукопись. На первой странице карандашом было проставлено название:

«ДЕЛО КУРИЛОВА»

Глава I

Ницца, 1931

В 1903 году Революционный комитет поручил мне, как тогда выражались, уладить дело Курилова. На дальнейшую мою жизнь это событие мало повлияло, но теперь, вознамерившись написать автобиографию, я рассматриваю его как начало революционной деятельности, хоть и сменил впоследствии лагерь.

Четырнадцать лет я провел в тюрьме и в изгнании. Потом произошла Октябрьская революция («Буря и Натиск»), за ней последовало новое изгнание.

Пятьдесят лет жизни пролетели как один миг, вот только конец затянулся…

Я родился в 1881-м, 12 марта, в маленькой сибирской деревеньке на берегу Лены. Мои родители, Виктория Салтыкова и Максим Давидович М., террорист М., были политкаторжанами. Сегодня их имена всеми забыты.

Отца я помню смутно: на каторге и в ссылке нелегко быть примерным главой семьи. Отец был высоким, очень худым, с крупными костистыми руками и узкими сверкающими глазами под тяжелыми веками… Он был немногословен, а смех его звучал резко и печально. Когда за отцом пришли в последний раз, я был еще совсем мал. Он поцеловал меня, с усмешкой заглянул в глаза, устало улыбнулся, вышел из комнаты, вернулся за папиросами и навсегда исчез из моей жизни. Отец умер в тюрьме, в одной из камер Петропавловской крепости, которые во время осенних наводнений затопляла вода. Ему тогда было столько же лет, сколько исполнилось сейчас мне.

После ареста отца меня отправили в Женеву, к матери. Ее я помню лучше — она умерла весной 1891-го. Худая, тщедушная, светловолосая женщина в пенсне… Типичная интеллигентка 80-х годов… Помню, как мы возвращались из Сибири, — мне было шесть лет, а мой брат только что родился.

Мама держала его на руках, но как-то удивительно неловко — далеко от груди, словно это был не младенец, а придорожный камень, — и с ужасом слушала его голодный писк. Когда она меняла пеленки, у нее дрожали руки, пальцы не могли удержать булавки. У мамы были очень красивые, тонкие, но слабые руки. В шестнадцать лет она выстрелом в упор убила шефа жандармского корпуса Вятки — тот издевался над старой женщиной, женой политкаторжанина, заставляя ее стоять по стойке «смирно» на солнцепеке.