Читать «Ближний взгляд.Тексты этих лет» онлайн - страница 4

Юрий Иванович оскорбленно крякнул, вскочил со стула и двинулся к дверям. Обернулся и крикнул:

— Завтра в двенадцать репетиция!

— Юрий Иванович, Юрий Иванович, мы сейчас успокоимся и всё-всё решим. Если нужна репетиция, значит, будет репетиция. Только Маргарита Павловна не совсем здорова.

— Ну так репетируем без Маргариты Павловны.

Администраторша Катя захлопала глазами:

— Как же, Елизавета Трифоновна, Гена же отпущен, у него съемка в Москве.

— Это когда же он, сталбыть, успел? Мы ж только разгримировались и по паре рюмок приложились. Да я с ним трепался час назад.

— Не час назад, Ефим Ефимович, а час двадцать назад. А теперь он уже в самолете. У него ночная съемка, а в 14.30 он летит из Москвы обратно к нам.

— Тётеньки-митёньки, гвозди бы делать из этих людей.

— Что, Ефим Ефимович?

— Не было б в мире крепче гвоздей.

Атмосфера в полулюксе взорвалась вулканом. Елизавета неожиданно глубоким трубным голосом крикнула:

— Как в 14.30? Он вылетает в 11.30, это наша договоренность!

Она еще продолжала зычно гудеть, а Катя тонким флейтовым звуком щебетала:

— Рейс 11.30 только с первого июня, в мае его нет. Он сказал, что успеет, мы его встречаем в половине пятого.

— А если задержка? — ухал контрабасом Юрий Иванович. — Если задержка хоть на час?

Соткин подквакивал:

— Как же это, в день спектакля?! Тетеньки-митеньки, как же это?!

Кричали, что Новавитов «вообще позволяет себе», что «мы подвешены на нитке, и нитка эта вот-вот оборвется». Навалились даже на саму Елизавету, потому что «вы сами потакаете, и нельзя, чтобы одним было все можно, а другим нет».

Неловко было отмалчиваться в общей кутерьме, ну, я и подавал тоже помаленьку голос:

— Да подождите, заранее-то чего паниковать? Все равно он уже в воздухе.

Я думал, затеряюсь в общем хоре, но почему-то именно мой голос был услышан и возмутил всех. На меня набросились все разом:

— А вам всегда все равно!

— Что значит — в воздухе?

— Не паника, а попытка спасти спектакль!

— Вы как посторонний наблюдатель!

— Ты давно живешь вне!

— Вам чем хуже, тем лучше!

— Ты всегда…

— Вы в последнее время…

Я испугался. Просто по-настоящему испугался. Ощутил кожей их общую неприязнь ко мне. Почувствовал, что этот крик, этот гнев — вскрывшийся нарыв. Набухал он давно, и вот теперь по пустяковому проколу вся гадость рванула наружу под жутким давлением. Был шум и гам на тему, что «театр наш дом, и если хоть одна подпорка шатается, то крыша рухнет нам на голову».

Но тут вступил Корецкий, оторвав наконец взор от своего стакана:

— Да не рухнет на нас крыша, потому что подпорка у этого дома всего одна — Гена, на нем все стоит, — а если она рухнет, то туда нам и дорога.

Ну, само собой, про меня сразу забыли, и весь гвалт обрушился на Андрюшу Корецкого.

Время шло к полуночи. На столе появились еще бутылки и еще закуски. Мысли забродили зигзагами, и спор перешел в творческую плоскость. Если честно (а после опустошения очередной бутылки все речи начинались с этих слов — «если честно»), так вот, если честно, то действительно — интерес к нашему спектаклю определялся одним — в центре его стояла популярнейшая фигура Гены Новавитова. Он и в кино, он и в сериале, он и частный сыщик, он и бандит, он и певец, и секс-символ, он и загадка, он и душа нараспашку.