Читать «Снесла Баба Яга яичко» онлайн - страница 46

Дубравка Угрешич

Пупа лишь улыбнулась. Руки она ему не подала. Она знала, что, уважая ее старость, от нее никто больше ничего не ждет и ей заранее все прощено, как ребенку. Поэтому она полностью расслабилась в этой своей роли и, даже не сказав ему «очень приятно», снова задремала.

Доктор Тополанек был директором спа-центра отеля. Разумеется, жизнь прожить — не поле перейти, как сказал бы любимый писатель доктора Тополанека Борис Пастернак, с героем которого, доктором Живаго, Тополанек отождествлял себя в ранней молодости. Разумеется, прожить жизнь — это не то что перейти через поле, но так как история всегда вытворяет то, на что ее воля, мы по воле этой нашей истории расскажем кое-что и о докторе Тополанеке.

Когда началась «Бархатная» чешская революция, доктор Тополанек почувствовал, что пришел его час. Правда, революция изрядно припозднилась, но все-таки пока еще не все было потеряно, по крайней мере для доктора Тополанека. Коммунисты с годами доставали его все больше, а все, кого он знал тогда, были коммунистами, но позже его очень быстро достали и антикоммунисты, а все, кого он знал, теперь были антикоммунистами. Мололи чушь и одни, и другие — собственно говоря, все они варились в одной кастрюле. Революция возникла перед ними, как павлин с распущенным хвостом, по крайней мере так казалось Тополанеку. Это была невиданная ярмарка фрустрированного революционного тщеславия, и на поверхность всплыли алчность и глупость. Тополанек твердо решил, что во всеобщей неразберихе переходного периода ему тоже следует снять немного сливок. Его коллеги, бывшие отличники, теперь влачили жалкое существование на скромные зарплаты в больницах, а он, начавший свою карьеру безо всяких амбиций, простым врачом-терапевтом, добрался до места руководителя самого известного в стране и за ее пределами спа-центра. Да, он был своего рода серфером-любителем, скользящим по волнам. Некоторым людям помогают гены — таких сколько ни топи, легко не утопишь, — другим помогает характер. Тополанек не страдал особой твердостью характера, и этот небольшой дефект помог ему выжить. Мягкий, как трава, он всегда клонился под ветром. «Бури валят только дубы, — поэтически размышлял доктор Тополанек, — а трава всегда хорошо растет, и ничто ей не помеха».

Об этих вещах, о флоре и выживании, Тополанеку было известно не понаслышке: его родители были интеллектуалами и диссидентами, кое-что от них передалось и ему. А потом пришло время свободы, но, надо же, свобода повела себя, как капризный Дед Мороз, и не подарила его родителям ровным счетом ничего. Говоря точнее, у них не было ничего, что им можно было бы вернуть, поэтому они ничего и не получили. Но больше всего они страдали из-за того, что их обошло даже моральное признание. Ту тайную борьбу, которую они вели годами, никто больше не вспоминал. Теперь им оставалось только каждый день сталкиваться с результатами свободы, ради которой они пожертвовали собственной молодостью. Все вокруг изменилось, а они остались теми же: в маленькой квартирке, с маленькими пенсиями, с двумя-тремя друзьями, такими же неудачниками. Они боролись и успешно одолели Большого брата, а сейчас каждый день видели его «Big Brother Show» в телевизоре. Новая русская оккупация началась бархатно, не танками, а с помощью шуршащих денежных купюр. Впрочем, русские это были или кто другой, во всей этой истории не важно — у денег нет национальности, она есть только у людей, причем обычно у таких, у которых ничего больше нет. Родителям Тополанека осталось только по-стариковски брюзжать, и они погрузились в это брюзжание, как в зыбучий песок. Они брюзжали по поводу своих бывших товарищей по борьбе, диссидентов, которые якобы получили все, а они ничего; брюзжали по поводу своих друзей, которые ловко сориентировались; по поводу эмигрантов, которые теперь вернулись; по поводу иностранцев, которые заполонили Чехию; по поводу словаков, у которых дела якобы шли лучше; по поводу всего и вся. Свобода, за которую они боролись, оказалась смертоносной. Она уничтожила их так же, как кислород уничтожает глубоко погребенные фрески, если к ним неожиданно открывается доступ свежего воздуха.